Поскорее я постаралась отвести взгляд, но, поскольку голова больше мне не подчинялась, я хотя бы успела зажмуриться.
– Привет, – сказали мне.
Я открыла глаза и на секунду ослепла.
Точка нашего пересечения пришлась прямо напротив улицы Мастро. В этом районе было множество расчудесных улочек, уже своим названием рассказывающих о том, что именно на них когда-то продавалось и какие мастеровые на них трудились, но в данном случае улица хранила память о специфическом труженике, о ремесле которого не стоило объявлять во всеуслышание. Неподалеку как раз располагалась основная площадка демонстрации его художеств, – мост, где сейчас чувственные андрогинные ангелы держали в руках атрибуты пыток Христа.
Потоптавшись на месте, Вал сослался на пса. Он нашел щенка несколько дней назад и пока всюду таскал с собой. Им надо было забежать в парк Замка, чтобы псина могла совершить там свои действия – почитать книгу травы на предмет сучек, по-мужски, как это у них было принято, отметиться (это я, я, я написал стихотворение, принял закон, получил кучу денег. Дамочки, все ко мне строем, живенько!). «Идите, идите, мальчики, да поскорее, я не стану вашей самочкой, не на ту напали, – просигналила им я, повиливая невидимым хвостом. – Не собираюсь таять тут перед вами, я вам не снегурочка, и нечего на меня так пялиться. Ну-ка, ать-два, пошли в свой сквер тюремного замка!»
Жуткое, не влезающее ни в какие архитектурные каноны, это строение грузно нависло над набережной. В парадных покоях по его стенам парили легкомысленные гротески, мускулистые герои и влюбленные смотрели с фресок, а в тюремных камерах еще проступали надписи, сделанные его мучениками, многие из которых, к вящей досаде палача, сгинули в нем бесследно. Зато, если можно было лишить кого-нибудь жизни честно и открыто, то – всего каких-нибудь сто пятьдесят лет назад – все обставлялось как большой праздник, и головы приговоренных не убирали несколько дней, будто шары с рождественской елки или конфетти после карнавала. «На мосту больше голов, чем дынь на рынке», – гласила пословица.
Конечно, мост был далеко не единственным местом совсем недавно упраздненных казней и выступлений Главного палача. Неподалеку располагался бывший Campus Agonis, как и сейчас, всегда полный праздным народом, тряпичниками, лавочниками, глотателями огней и выдувателями мыльных гигантских шаров. Или уютненькое Поле Цветов, облюбованное для сожжений, где когда-то заодно объявлялись приговоры и оглашались новости и более или менее точное время. Чуть подальше, прямо у главных городских ворот, ширилась красавица Народная площадь, могущая вместить гораздо больше зрителей, а у излучины реки была приспособлена площадка при Большом Цирке. Еще раньше такой уголок был и у Иоанна Латеранского, прямо у бронзовых символов города – волчицы и философа Марка Аврелия. Во всех этих местах тоже убивали и мучили. Сжигали заживо, погружали в чаны с кипящей смолой, четвертовали, поднимали на дыбу, забивали молотками, отщипывали плоть раскаленными щипцами. Однако торжественное свершение правосудия на мосту Замка было обставлено куда театральней и предпочиталось как местной, так и заезжей публикой.
На самом верху круглого здания замер Михаил Архангел. Лица было не разглядеть, и это, казалось мне, было к лучшему, потому что страшным должен быть лик судьи-архангела, хотя сейчас я осмелилась бы взглянуть скорей в его, чем в глаза Вала. Кстати, они у него были светло-карие, даже зеленые на солнце, по-восточному широко расставленные и глубоко посаженные. Он же потом утверждал, что моя радужка была в тот момент цвета индиго.
Почти каждому знаком этот долгий, сулящий бесконечность взгляд, из которого потом порой невозможно выйти годами. Все главное случается именно в эту секунду. Остальное, как вспыхнувший яркий хвост кометы или как ее полное исчезновение в поле притяжения Солнца, – лишь развернувшиеся и неизбежные последствия.
Пушка с Яникульского холма бабахнула полднем, а я потеряла равновесие, будто ядро угодило прямехонько в меня. Амур, видимо, забросил лук и стрелы и развлекался теперь дальнобойными орудиями. Словно четыреста лет назад отрубленная на этом месте головка девочки-подростка Беатриче Ченчи, моя тыквина тоже отделилась от тела, ноги дрожали. Вместе с ней отмершим эпителием от меня отделялось вообще все. Пространство вокруг стало отдаляться, будто я теперь смотрела на него в перевернутый бинокль. Тут только я заметила, что поддерживала его передо мной не кто иная, как печальная спутница Венеры, древняя богиня мертвых Либитина. Я уже слышала однажды, что во время влюбленности какая-то часть человека умирает. Наверное, чем сильней то, что нигилисты называют гормональным сбоем и химической реакцией, а традиционалисты радостью, горем, чудом и совпадением, тем от большей части самого себя нужно отказываться. «Боже упаси от еще одной химической реакции, ведь и так от меня уже ничего не осталось», – кажется, эта спонтанная молитва помогла, сознание прояснилось, и я глубоко вдохнула. «Раз, два, три»…
– Ну, увидимся, – медленно выдохнула я.
– Без сомнения, – ответил он.
– Ну да, я тут неподалеку пока, – замялась я. – Временно.
И тут Вал улыбнулся. Странно, но его лицо сделалось еще более серьезным и, как мне тогда показалось, необычайно умным. Затем улыбка резко сошла, и оно стало пугающим. Он по-старинному мне поклонился, задержавшись на несколько минут в этой галантной позе. Она тоже почему-то ему шла, хотя по-прежнему на его коленках виднелись дырки, а воротничок рубашки и вылезавший из-под куртки хлопковый свитер были явно мятыми.
Он постоял у ангела с колонной, а потом оглянулся, но не до конца, словно не решаясь принять происходящее. Толпы туристов проходили мимо, проезжали велосипедисты, но мое зрение не фокусировалось ни на чем, кроме него. Впрочем, недалеко от скульптуры святого Петра, где из забытья прошлого вырастал эшафот с двумя обернутыми в платок мертвыми головами, я сумела различить странную группку: черноволосый человек с глазами навыкате говорил что-то старшему приятелю, на плечах у которого сидела девочка. По бледному, некрасивому лицу более молодого еще читалось каждое страшное в своей нелепости движение последних судорог только что казненных. Сам его взгляд, казалось, вобрал в себя цвет их крови. «Артемизия, – отец девочки снял ее, смотрящую во все глаза, с загривка и поставил на землю, – запомните, что дочь должна быть во всем покорна отцу, и даже если он был мучителем, каким, безусловно, был сир Франческо, она не может и мысленно покуситься на его жизнь, но обязана уповать на Провидение, которое и без ее вмешательства устроит все к лучшему». Все трое были местными привидениями и появлялись в этом городе, особенно на этом злосчастном мосту, как и обезглавленная Беатриче, когда им заблагорассудится. В тот день они, наверное, явились, чтобы предупредить меня о грядущей опасности. Или могильщица Либитина зачем-то притащила их с собой.
Однако и без помощи потусторонних я была готова к борьбе с любовной погибелью. Когда-то я уже была ранена в бою и знала, как держать оборону. Не то чтобы до Вала я влюблялась лишь один раз, но силу этой стихии ощутила как бедствие только однажды.
