«Убит президент Соединенных Штатов», – услышал он сверху. Отец даже не обращался именно к нему, он произнес это то ли для самого себя, то ли для всех людей, которые по цепочке передавали друг другу то же самое, но не прошло и нескольких минут, как над площадью и улицами, еще полчаса назад похожими на птичий вольер, опустилась тишина. Люди испарились.
Соединенные Штаты были страной парня Гарвея, свалившегося с парохода и, к робкой зависти Чиччо, попавшего на рыбацкую шхуну. Юный заокеанский богач Гарвей Чейне
[88], в компании которого он прожил все прошедшие дни, оставался теперь без какого-то президента, и это почему-то взбудоражило весь город.
«А кто его убил?» – спросил Чиччо, разжав объятия и посмотрев вверх на отца.
Тогда он, конечно, не знал, что этот вопрос будет волновать его всю жизнь, а этот день разбередит в нем инстинкт сыщика и гражданскую совесть, заодно размозжив навсегда веру в государство и его иерархии.
За ужином необычное молчание перебивалось всплесками догадок, и то и дело отец и его друзья выбегали из ресторана заскочить в бар напротив, где был телевизор. Даже потеря Чиччо первого зуба не вызвала ожидаемого энтузиазма, и он терпеливо завернул его в кусочек бумажки, чтобы показать дома матери.
Под конец ужина фантазии Чиччо был предоставлен целый ворох виновных, оспариваемых мужчинами. Для него они отличались друг от друга только звучанием: кубинцы, Советский Союз, куклукслановцы, мафия, вьетнамцы, некий безумец Ли Харви Освальд и какое-то «ЧИА»
[89], о котором говорилось вполголоса.
Слушая все эти споры и мнения, Чиччо между тем, и сперва показалось некстати, вспомнил, как старший двоюродный брат утащил одну французскую марку у своего отца, которую хотел выменять на целых пять картинок футболистов, а младшему незаметно засунул в карман другую. Уже перед сном пришла на ум и сказочная история о найденном в лесу рожке из человеческой кости, что пел песенку о преступлении от имени невинно убитого. Виновником оказался тот, кто женился на королевской дочери вместо того, которому она причиталась. «Значит, тот, кто станет новым королем, – подумал Чиччо, – скорее всего, и убил предыдущего».
Через два дня, уже дома, с прошлой пятницы навсегда прикованный к новостям, связанным с семейством Кеннеди, приодетый по случаю воскресного похода к бабушке в бабочку и белые гольфы, мудрый карапуз Чиччо перехватил ошарашенное выражение родительских лиц. Они только что услышали о неожиданном убийстве единственного обвиняемого, а он догадался, что кто-то действительно старается свалить свою вину на другого, но что обличительного пения рожка придется ждать, может быть, не по-сказочному долго. «Думаю, что и на этот раз, как ни странно, все дороги ведут в Рим», – промолвил отец, и когда в понедельник в телевизоре маленький Кеннеди в коротком пальтишке задрал ручку в последнем салюте над гробом бывшего президента, Чиччо твердо решил, что очень скоро и он зашагает по длинной дороге, пока та не приведет его снова в этот жестокий, выплескивающийся из своих границ Рим.
Прошло сорок четыре года, и, дымя изогнутой трубкой, Чиччо смотрел сверху на светящиеся вены и артерии тела своего города. Он так и не разгадал тайну убийства Кеннеди, но к его детским прозрениям добавилось множество деталей, которые он продолжал выискивать с азартом гончей и упрямством мастифа.
К перилам смотровой площадки были привешены замки и замочки влюбленных. Если уж продолжать о любви, то для меня она была скорей связана с метафорой размыкания. Конечно, само собой напрашивалось сравнение с отмычкой, но волшебный ключик должен был открывать, пусть хотя бы на время, все замки мира, а не только одно какое-то пиздосердце.
«Любуетесь?» – заставил нас обоих повернуться вопрос. В нескольких сантиметрах от нас во всю ширь улыбался Вал.
Если бы в тот момент я упала в обморок, он никак не оказался бы обмороком персонажей из любовных кинолент и романов. Куда ближе была мне реакция героев, сыгранных Джеймсом Стюартом или Гарри Грантом по указке гения триллера. Или даже потеря сознания по еще более тонким причинам, как, например, случилось с одним персонажем из Бала пожарных, который грохнулся на пол от невыносимой внутренней борьбы между чувством долга и защитой корпоративной чести. Во внезапно наступившей тьме он попытался подбросить обратно найденный им в сумке жены кусок окорока, который та стащила с общественного праздничного стола. Но увы, свет зажегся на секунду раньше, чем нужно. Его позор был замечен всеми.
Подумать только! Я стояла на страже смотровых башен мною же выстроенных стен, а враг, против которого как раз и была предпринята вся эта усиленная оборона, минуя заграждения, вдруг самолично предстал передо мной во всей своей притягательной плоти!
В то же время я ощущала, однако, и давление беззаконной планеты, той самой, что висела надо мной уже почти десять дней, грохоча всеми своими членами в попытке залезть в слишком узкие для нее окна и бойницы. Безусловно, обморок был бы вполне понятной реакцией на подобные ловушки жизни и на психически непереносимые головоломки ее конструкций. Однако мой режиссер, с которым мне пока не привелось познакомиться лично, был иного мнения. Например, он требовал от меня сохранения лица при любых обстоятельствах, и можно сказать, что я не упала в обморок исключительно из любезности, хотя мой вечерний чесночный грешок тоже советовал мне блюсти определенную дистанцию. Ох, если б я только знала, что предстоит такая ответственная встреча, точно наелась бы фиалок.
Итак, мое поведение не соответствовало моим чувствам, чувства не соответствовали словам, которые могли бы попытаться их выразить (прежде всего потому, что я решила не придавать значения тому, что во мне происходило), а универсальность самого чувства и затертость слов превращала их в пустышку.
В баре Чиччо, который нисколько не удивился Валу, так что я подумала, что встреча вряд ли была случайной, продолжил сюжет Кеннеди. Ему необходимо было залить до отказа всю эту зябкую ночь своим отчаянием.
– Добрый правитель – миф прекраснодушных, – не дослушав, дал ему отпор Вал. – Политика твоего якобы благородного Кеннеди мало отличалась от его предшественников и последователей. – Нежданно-негаданно свалившийся на нас Вал раскалялся в споре, словно юнец. Его праща трещала от натяжек. Казалось, он успел поучиться у вульгарных социалистов и явно поднаторел в политических дебатах. Лицо Чиччо, зажавшего холодную трубку в углу рта, кривила ироничная, чуть усталая улыбка.
– Как всегда, ты знаешь все лучше всех и даже о том, чему несколько исследователей посвятили свою жизнь. А дело между тем до сих пор не разгадано. Хуже того, новые всплывающие детали, гибель других персонажей делают его еще более запутанным.
