Дим хмыкнул.
– Я не совсем «закрыл» Петровскую, как и ты. На всякий случай внес ее в сигнальный список. Не думал, что аукнется, но на всякий…
Ага. Менты Соломенского района нашли аналогичное дело в сигнальном списке и вызвали Сан Дмитрича, а тот уже нас. Но раз есть аналогия, то… Я тоже замолк.
В доме, к которому мы подъехали через четверть часа, располагалось издательство. На первом этаже – редакция, в полуподвале – типография. У подъезда собралась кучка людей: кто-то в форме, кто-то в штатском. Лица у всех растерянные, даже ошарашенные, кроме нашего капитана Прокопова. Он первым выдвинулся нам навстречу с деловитым и хмурым видом, сразу же повел в подъезд, не задерживаясь возле людей.
– Знакомства потом, сперва посмотрите. Хочу ваши мнения.
Несколько ступеней вели в полуподвал. Тяжелая железная дверь была открыта, кусок железа на уровне засова вырезан автогеном. Здесь Сан Дмитрич остановился.
– Значит, так. Жертву зовут Березин, Иван Березин. Пятьдесят один год, работал редактором, не женат. Сегодня утром сюда явились печатники на внеплановую смену. Нашли вот эту дверь запертой изнутри и быстро убедились, что заперт не замок, а засов. Звонили, стучали – без ответа. Тогда заглянули с улицы в окно, рассмотрели тело и вызвали милицию.
– Где труп?
– Внутри. Идем.
За дверью находились два больших зала. Первый – по-видимому, склад – заполнен пачками каких-то брошюр или журналов и гигантскими стопами бумаги на деревянных поддонах. Второй зал – печатный цех.
От запахов красок и растворителей воздух был едким, как кислота. Прошли вдоль серой печатной громады в жестяных кожухах, обошли тигельный пресс и ящик с обрезками бумаги. Тогда я увидел тело.
Оно лежало возле квадратной машины с ножом и было накрыто черным брезентом. По полу расползалось бурое пятно, отблескивало светом ламп. Контуры тела под материей отчего-то казались неестественными, что-то было не так.
Дим потянулся к брезенту. Сан Дмитрич ткнул машину ногой и сказал:
– Это электрическая гильотина. Рубит стопки бумаги до десяти сантиметров толщиной. Ну, и не только.
Перевел взгляд к аппарату. На его кожухе застыли темные потеки. Такой же бурой субстанцией, неровными печатными буквами было выведено: «НИЧТОЖЕСТВО». А внутри машины, в щели под широченным лезвием ножа, валялись две человеческие руки, срезанные у локтя.
Я невольно зажал рот ладонью.
– Тихо, тихо, тихо, – шепнул мне Дим и тронул за плечо. От касания стало легче: энергия друга шла из верхних центров, прохладная, прозрачная. Он-то знал наперед, что мы здесь увидим.
По его примеру, я сместил энергию вверх – к чистому, бесстрастному наблюдению. Только воспринимать, только констатировать, никаких реакций и чувств. Только впитывать образ каждой детали, каждого предмета. Я в режиме восприятия.
Тело. Дим откидывает брезент, мы оба склоняемся, смотрим. Покойник – седой щуплый мужчина, лоб высокий, лицо худое, от впалости щек скулы кажутся заостренными. Много морщин, в основном на лбу и у глаз. Складки вокруг рта. При жизни тонкие губы были очень подвижны. Он умел и любил говорить. Он был умен. На этом лице часто отражались задумчивость, душевная боль, умудренное высокомерие. Редко – веселье, радость, злость, ненависть. Он был интеллигентом чистой воды: как профессор истории, литературный критик, музыковед.
Его шея тонка и жилиста, обжата воротничком. Темно-зеленый галстук-бабочка, абсурдный, но уместный. Пиджак, рукава срезаны вместе с руками. Несчастный одет опрятно, тщательно, будто заранее подготовившись к похоронам. Будь рукава пиджака не столь узкими, он, вероятно, закатал бы их.
Посмертный эмофон уже тускл, почти неощутим, однако я знаю, чего ожидать. Прислушиваюсь и замечаю знакомые оттенки: облегчение, успокоение, избавление. Очищение страданием.
Дим спрашивает:
– Что было в карманах?
– Платок, бумажник, паспорт.
– Паспорт?..
– Паспорт.
– Когда наступила смерть?
– Вчера, между восемью вечера и полуночью.
– А вчерашняя смена окончилась?..
– В шесть.
– Говорите, работал редактором?
– Выпускающий редактор журнала «Душа».
– «Душа»?..
– Ежемесячный журнал, тираж восемьдесят тысяч, всеукраинский, – Сан Дмитрич безупречно педантичен при сборе информации. – Публикует материалы, связанные с культурой, религией, философией. Иван Березин работал здесь шесть лет.
– А до того? – спрашиваю я.
– Пока не установили. Когда прибудут здешние кадровики, мы получим его трудовую книжку.
Осматриваю гильотину. Это массивный железный агрегат суровой болотной окраски, пахнущий машинным маслом, чужеродный в век пластика. От ножа тянутся кровоподтеки, на станине слово «ничтожество». Две кнопки управления заклеены кусками скотча. К кожуху, выше ножа, приклеено фото пятерых детей: подростки – три мальчика, две девочки.
– Машина снабжена системой повышенной безопасности, – поясняет Сан Дмитрич. – Чтобы нож опустился, необходимо нажать одновременно две кнопки и педаль. Кнопки размещены так, что одной рукой две сразу не нажмешь. Чтобы обойти эту защиту, нужно заклеить две кнопки в нажатом положении, потом дожать ногой педаль.
– Что покойный и сделал.
– Покойный ли?.. – бросает Сан Дмитрич.
Дим резко оборачивается к нему:
– Стоп. Здесь в момент смерти был кто-то еще? Верней, спросим иначе: здесь МОГ быть кто-то еще?
– Дверь одна, засов был заперт изнутри, снаружи недоступен, – констатирует следователь сухо, скрипуче. – На всех окнах – решетки, они не повреждены.
– То есть покойный закрылся изнутри и покончил с собой, так?.. Или есть варианты?
– Пока вариантов нет, – говорит Сан Дмитрич, с силой наступая на «пока», и продолжает. – Мы опросили печатников. Двое из них знали редактора. Это был депрессивный мужик, любил, значит, о судьбах народа поспорить и коньячку в кабинете выпить, иногда утром. Но помимо судьбы народа, у него все хорошо было. Платили неплохо, начальство любило, несмотря на коньячок. В пятницу он уходил довольно поздно, но люди еще оставались. Так он, значит, с кем-то попрощался, с кем-то пошутил, кого-то по плечу хлопнул.
– А на следующий день, – дополняет Дим, – вдруг решает отрубить себе руки и мучительно умереть от потери крови. Не сходится, да? Вы об этом?
Следователь кивает:
– Мы установим, как можно было запереть засов снаружи.
– Не установите, – уверенно и уныло говорит Дим. – Ведь на теле нет других повреждений? Синяков, ссадин, ушибов? Нет?
– Нет.
– А ключ, которым отпер цех Березин, – его где нашли?
