– Почему согласились?
– А почему бы и нет? Говорю же, Березин – интересный, начитанный человек. Хорошего собеседника нечасто встретишь.
– О чем вы говорили?
– О смерти.
– Что?..
– Березин говорил, что хочет покончить с собой.
Очевидно, у Сана Дмитрича прекрасное самообладание, раз он даже не вздрогнул при этих словах.
– Прямо так и говорил?
– Нет, отчего же. Сперва о современной литературе потрепались, потом о нравах человеческих. На тему, куда катится страна, отчего тупеет молодежь и прочее. Выпили коньяка. Я грамм пятьдесят, поскольку потом за руль, а Березин не скромничал. И вот, когда он дошел до нужной кондиции, то дал мне прочесть один свой рассказ. Там речь шла о подростке, которого допрашивают по подозрению в нанесении увечий и садизме. Он выколол глаза троим детям помладше при помощи шила. Таким образом он вымещал злобу за то, что его избивал отец. Следователь загоняет преступника в угол вопросами, и тот орет: «Какого черта вы от меня хотите?», и следователь отвечает: «Я хочу только справедливости», на что подросток говорит: я, мол, тоже ее хочу. Мораль, очевидно, в рассказе такова: все люди не могут быть счастливыми, поэтому справедливость возможна только одним способом – сделать всех несчастными. Одним словом, мрак.
Я помнил этот рассказ, точней, его отрывки, которые просмотрел вчера по диагонали. Рваная речь, излишнее сгущение красок – Березину было далеко до мастерства.
– И что же дальше? – подтолкнул Сан Дмитрич.
– Дальше он мне поведал, что в рассказе изложено, мол, его собственное мировоззрение. Несчастные люди неспособны подарить другим ничего, кроме несчастья, а страдающие – ничего, кроме страданий. Вот так одни приносят горе другим, а те, в свою очередь, третьим. Душевные калеки множатся, и прервать эту цепочку может только смерть. Я спросил у него: «А вас-то кто искалечил, сделал несчастным?» Он на это промолчал, только посмотрел с грустью. С тем смыслом, что боль его так велика, что и словами не выскажешь. А потом и заявил, что хочет умереть.
– Какими словами он это сообщил?
– Он сбивался… Что-то вроде: «Если подумать, мне от жизни ничего хорошего ждать не приходится, единственная радость – смерть». Ах да, еще добавил: «Да такому ничтожеству, как я, и жить-то ни к чему». Вот поэтому, господин пситехник, – Юрий посмотрел на Дима, – я и не удивился, когда вы назвали Березина покойником и ничтожеством.
Дим открыл было рот, но тут же споткнулся о взгляд адвоката.
– Правильно ли я вас понял, – спросил Сан Дмитрич, – что вы ожидали самоубийства Березина?
– Не скажу, что именно ожидал. Если некто в депрессии, после пары стаканов спиртного начинает вещать, как плохо живется на свете, то отнюдь не факт, что, протрезвев, он пойдет стреляться. Но с другой стороны, Березину действительно было скверно. Так что я не удивился, что он покончил с собой.
– А я не говорил, что он покончил с собой.
– Вы же сказали, он мертв.
– Мертв – да.
– Так он убит?
– Лучше будет, если вопросы стану задавать я.
– И лучше, если побыстрее. Уже девять, и я бы не отказался успеть к десяти на работу.
Сан Дмитрич сдвинул брови. После этой фразы свидетеля он был бы не прочь растянуть допрос еще на пару часов. Однако спрашивать было уже практически не о чем.
– Вы сказали, Березину было скверно. Как вы описали бы его переживания?
– Я же не психолог. Чужая душа – потемки, вы ведь слышали? Кажется, отчаяние, горечь какая-то. Наверное, разочарование в себе, раз ничтожеством назвался. Но это воспринимайте как мое субъективное мнение, на суде этого не повторю.
– Когда вы ушли от Березина?
– После полуночи.
– Куда направились?
– Домой.
– В подъезде или у дома Березина никого не встречали?
– Нет. Когда мы приехали, во дворе на лавках сидели какие-то люди. Когда уезжал, понятно, уже никого не было.
– На чем вы расстались?
– На том, знаете ли, что я устал от его нытья и сказал, что хочу спать.
– Вы что-то брали из его квартиры?
– Это обвинение в воровстве?
– Нет. Предполагаю, что Березин мог сам дать вам что-то.
– Ничего не давал.
– А вы ему?
– Тоже.
– В субботу или воскресенье видели его, слышали?
– Ни то, ни другое.
– Ну что ж… – Сан Дмитрич замялся. Он исчерпал запас вопросов.
Дим вставил:
– Скажите…
– Уважаемый, – тут же прервала его Ольга, – мне казалось, мы достигли соглашения. Пситехники не участвуют в допросе.
– А я и не собирался спрашивать вашего клиента. Я обращаюсь к следователю. Скажите, Сан Дмитрич, вы не желаете продемонстрировать свидетелю две фотографии? В особенности ту, которая с желтыми гладиолусами.
Малахов чуть приподнял брови и подался вперед.
– Что за фото?
Сан Дмитрич выложил на стол три крупных фото Катерины Петровской.
– Знакома ли вам эта женщина?
– Она выпила стакан кислоты, – ляпнул Дим и тут же невинно добавил: – Да, Сан Дмитрич, я не ошибся?
Ольга клацнула ногтем по пепельнице и выдохнула дым прямо в лицо ладье.
– Коль скоро, молодой человек, вы изволили проверять эмоциональную реакцию моего клиента на некоторую информацию, то я требую сейчас же огласить причину смерти Ивана Березина, дабы избавить клиента от еще одной противоправной проверки.
– В чем же мы нарушили его права?
– Самим фактом эмоциональной проверки вы ставите под сомнение правдивость слов Юрия и намекаете на его причастность к смерти женщины. Доказательной базы для подобных подозрений вы не имеете.
– Хорошо, – Сан Дмитрич кивнул. – Иван Березин умер от потери крови после ранения, нанесенного электрической гильотиной. Теперь отвечайте на мой вопрос.
– Нет, я не знаю эту женщину, – Малахов отодвинул фотографии.
– Ее звали Катерина Петровская. Вам знакомо имя?
– Нет.
– Взгляните на эту карточку, – следователь протянул ему фотографию с детьми. – Кого-нибудь на ней узнаете?
– Нет, – Малахов покачал головой. – Но знаете, похоже, это старое фото. Эти дети, вероятно, выросли.
– И?..
– Мой клиент не узнает ДЕТЕЙ на фото, – ответила за него Ольга. – Но если вдруг выяснится, что Юрий видел кого-то из них уже взрослым и не сопоставил с детским изображением, то это не может быть трактовано как сокрытие фактов.
