Спустя минуту Малахов оправился от шока и понял, что опасность миновала, а противник лежит безоружный, истекая кровью. Он тут же позвонил в скорую и в милицию. И те, и другие опоздали: Дим умер от кровопотери за считанные минуты до их прибытия.
Вот так.
Вот как-то так.
Мари выдерживает паузу, дает отзвукам рассказа утихнуть. Спрашивает:
– И ты этому не веришь?
– Видишь ли, – отвечаю я, – имелся лишь один свидетель случившегося: сам убийца. Каждое его слово было тщательно проверено. Эксперты перерыли всю квартиру, изучили каждый сантиметр поверхности пола, оружия, тела жертвы, тела убийцы. Снимали отпечатки, измеряли температуру, считали объем потерянной крови, проверяли звонки, изучали пистолет. Сделали анализ гормонов в крови покойного – он показал, что Дим был в ярости перед смертью. Тщательно проанализировали травмы, полученные каждым из мужчин: на теле Дима нашлось лишь одно повреждение – пулевая рана. А Малахов, действительно, был жестоко избит, причем некоторые удары наносились в одну и ту же точку повторно с небольшим временным интервалом. Каждое слово убийцы – каждое! – было подтверждено. В его рассказ поверили судьи, журналисты, адвокат, поверил, в конце концов, даже следователь, который лично знал Дима.
– Однако?..
– Однако все это – чушь. От начала и до конца.
Я делаю несколько глубоких вдохов, приводя в порядок мысли. Говорю:
– Дим был хладнокровным профессионалом. Он не терял самоконтроля никогда, я попросту не видел такого ни разу за годы знакомства. Мы осматривали мертвые тела, изучали места преступлений, допрашивали убийц – законченных психов… Дим всегда был спокоен, как удав. И этот человек свихнулся настолько, чтобы пытать подозреваемого, а потом еще и линчевать?! Черт возьми, Дим был не просто профи – он был ладьей!
Тут я замечаю, что поднял голос почти до крика. Делаю паузу и продолжаю тихо:
– Юрия Малахова я тоже знаю. Думаю, он совершил два убийства и смог уйти от наказания. Возможно, я ошибаюсь, и он невиновен. В таком случае, вдвойне невероятно, что Дим избивал невинного! А возможно, не ошибаюсь, и Малахов – преступник. Тогда он – изощренный, хитрый, расчетливый, ловкий убийца. Все, что мы имели против него, – это смутные подозрения, невероятные догадки и ни одной реальной улики. Утром перед смертью Дима мы допрашивали Малахова всей следственной бригадой – ни единой зацепки. И вдруг он позволяет себя избить, приводит в бешенство вооруженного противника, рискует жизнью, чудом спасается?.. В это я тоже не могу поверить.
– Что, по-твоему, там произошло?
– Я не знаю, Мари. Прошло пять месяцев. Наверное, не было ни дня, когда я не думал бы о том, что произошло. У меня нет связной версии, лишь обрывки. Возможно, там был кто-то третий. Но никто не видел, как этот третий заходил и выходил, – ни соседи, ни камеры наблюдения (во дворе они есть). Возможно, Малахов чем-то опоил Дима, каким-нибудь наркотиком. Но его не нашли в крови… Знаю точно одно: там случилось НЕ ТО, что говорит Малахов. Что угодно другое, но не это.
Мари спрашивает:
– Ты хочешь, чтобы я помогла тебе понять, что случилось?
– Нет, другое. В четверг был суд, Малахова выпустили: три года условно. Необходимая самооборона, очевидная угроза жизни, непреднамеренное убийство вследствие действий, направленных на самозащиту… Это, кстати, злая ирония. В нашей стране почти невозможно убить человека и получить оправдательный приговор. Хоть самооборона, хоть проникновение со взломом, хоть угроза жизни – все равно пару лет, да отсидишь. А Малахов получил только условную «трешку». Его адвокат – дьяволица: сотворила чертово чудо… Словом, сейчас он на свободе, и я хочу его увидеть.
Зрачки Мари тревожно сужаются. Я оканчиваю:
– Я хочу встретиться с убийцей моего друга. Поставь мне психическую защиту. Сделай так, чтобы у меня был шанс поговорить с ним и остаться в живых. Ты можешь это сделать. Ты – единственный знакомый мне ферзь.
Ну, вот и сказано. Теперь осталось дождаться, пока она откажет. На что я, собственно, рассчитывал? Договориться можно было с Маришей… но не с этой, второй.
– Проводи меня до машины, – говорит она.
И мы идем. Она, а рядом – я. Очень остро чувствую, чем отличается наше передвижение: она идет, а я – провожаю. Она, вроде как, главное, я – второстепенное. Она – как бы истина в последней инстанции. Если уж решила, что моя просьба – глупость, то, значит, глупость и есть, всем это должно быть сразу ясно, без словесных излишеств. Тут меня берет зло, и я говорю:
– Не прокомментируешь ли свой отказ? Хотя бы из вежливости. Или от снисхождения к моей глупости, если угодно.
– Я тебе не отказывала, – отвечает Мари. – С чего ты взял?
– Мы идем к твоей машине.
– А ты предпочитаешь психоложество на природе? Мне кажется, в машине романтичней.
Звук струны
– Ты открываешь глаза… и видишь пространство вокруг себя. Оно тянется далеко, до самого горизонта… Не видишь ничего, кроме этого пространства… Какое оно? Что это за пространство?
На самом деле, я не открываю глаз. Смотрю сквозь опущенные веки, сидя в кабине «Тойоты»… и одновременно стою среди бескрайнего поля, расчерченного канавками на огромные клетки.
– Я на шахматной доске.
– Хорошо… рассмотри ее получше. Какова она? Гладка ли, шероховата? Растет ли что-то на ее поверхности?.. Может быть, ты видишь сооружения?
Голос Мари, как и ее дыхание, тих и ровен, очень замедлен. Я все глубже проваливаюсь в свое личное зазеркалье.
– Клетки есть черные и белые… Я стою на белой клетке. Это пустыня, но вместо песка она покрыта солью, здесь ничто не растет. Рядом со мною – маленький оазис… штук шесть пальм.
– Осмотрись вокруг… что еще ты видишь?
– Вижу соседнюю клетку – черную. Граница совсем рядом… На черной клетке стоят дома… нет, не дома, а руины. Куски стен, повсюду рассыпаны кирпичи и балки… и все в золе, будто после пожара. Потому клетка – черная. Посреди нее стоит башня, вроде водонапорной… Башня – единственное целое строение на черной клетке. А над башней – небо…
– Какое оно? Каков его цвет?.. Есть ли на небе облака, солнце, звезды?
Я поднимаю голову… даже не знаю, поднял ли ее в реальности, или только направил вверх воображаемый взгляд.
– Над черной клеткой стоит ночь… нет, не ночь – в небе солнце, но небо все равно черное, а солнце – грязное, будто светит сквозь дым… Теперь смотрю в небо над белой клеткой – и оно очень светлое. Голубое-голубое, но блеклое. Не сочно-синее, а выцветшее, как старые джинсы.
– Хорошо… прислушайся к себе: может быть, тебе хочется сделать что-то?.. Сказать?.. Куда-нибудь пойти?..
Прислушиваюсь. Начинают зудеть ноги, потом – все тело.
– Мне некомфортно стоять на месте… Слишком сухо и жарко, хочу идти…
