– Какие же? – все так же равнодушно ответила София. – Быть может, вы напомните мне о них?
– Не стоит тревожить пани Витт пустяками! – вмешался король. – Наши друзья предупредили меня о ее былых несчастьях, но теперь они позади…
Под «нашими друзьями» Станислав-Август имел в виду графа Сен-Жермена, от которого накануне получил пространное послание. Обычно граф писал польскому королю короткие записки, но в этот раз решил, видимо, потешить романтическую душу Понятовского и написал длинное и подробное письмо, в котором рассказывал о государыне Екатерине, некогда – маленькой Фике, о том, что происходит ныне при петербургском дворе, а напоследок просил оказать любезный прием его протеже – графине Софии Витт. Сен-Жермен сыграл не последнюю роль в знакомстве Понятовского, тогда посланника Речи Посполитой при русском дворе, и великой княгини Екатерины. Он свел мечтавшую о любви одинокую женщину, оскорбленную равнодушием мужа и ветреностью Сергея Салтыкова, и романтически настроенного поляка, который с той далекой поры словно позабыл свою душу между страницами прочитанной Фике книги.
Понятовский часто вспоминал сладкие летние дни в Петергофе, скамейку в парке, на которой они сидели бок о бок, и лежавшую на коленях у Фике книгу – «Персидские письма» Монтескье. Книгу Фике бросила ради поцелуев и позволила ветру перелистывать страницы, которые только что упоенно перечитывала. Польскому королю казалось иногда, что он так и остался сидеть на этой скамейке в парке, среди русского раззолоченного великолепия, рядом с великой княгиней Екатериной, а все остальное, в том числе и трон Речи Посполитой, – лишь унылый и неотступный сон. И вот теперь перед ним стояла греческая красавица, еще более прекрасная, чем Фике в те невозвратимые летние дни, и отвечала на оскорбительные колкости Кароля Боскамп-Лясопольского. Этот обмен ядовитыми стрелами следовало прекратить, и Понятовский спас гречанку, ответив на последнюю реплику Лясопольского вместо нее.
– Греческая княжна из рода Маврокордато умерла! – сказал король. – Перед вами, пан Лясопольский, сиятельная графиня Витт, которая, стараниями нашего дорогого князя Чарторыйского может стать генеральшей.
О будущем генерале, Юзефе Витте, в этот момент никто даже не вспомнил. Он молча стоял рядом с женой и казался сам себе не более чем пажом красавицы.
«Я отомщу Софии и всем этим господам! – думал Витт. – Непременно разведусь с этой коварной вертихвосткой, как только получу от короля генеральский чин, а от нее – сына… Которого она больше никогда не увидит!»
В этот миг он впервые пылко ненавидел Софию. Воистину, от любви до ненависти один шаг!
София благодарно склонилась перед королем, а тот откровенно любовался женщиной, которая была так непохожа на его Фике. Ветер захлопнул книгу, забытую на скамейке петергофского парка, и Понятовский почувствовал, что снова обретает душу, которая, словно просыпающийся медведь в берлоге посреди польской пущи, лениво, но мощно заворочалась в его груди.
«Покупая, я лишь унижу эту женщину… – подумал Понятовский. – А наш друг Сен-Жермен писал, что она и без того узнала достаточно унижений. Подождем… Да и лишних денег у меня нет. Зато галантности – сколько угодно! И совершенно бесплатно…»
Король Речи Посполитой страстно поцеловал руку графини Витт, и у Кароля Боскамп-Ляспольского потемнело в глазах. Былая рабыня становилась госпожой, которой отныне следовало повиноваться. Но София уже не нуждалась в повиновении Кароля. Медленно, словно скользя по паркету, выплыла она из залы, вслед за ней, уныло опустив голову и стиснув кулаки, вышел муж. А князь Чарторыйский подумал, что ошибся в этой красивой гречаночке, которая никогда не будет безвольной куклой в его руках. София не годилась для предательства. Ей была под стать только слава.
Глава 4
Признания Станислава Понятовского
Славная София, пребывание твое
Мне навевает мысли о Трое.
Исчезла Троя по той же причине:
За Каменец я теперь беспокоюсь…
Эти строки, сочиненные придворным поэтом, красавцем, франтом и отчаянным смельчаком Станиславом Трембецким, прочитал Софии его тезка, король, когда прогуливался с графиней Витт по симметричным, безукоризненно правильным, усыпанным гравием дорожкам парка.
София уже месяц была гостьей короля Речи Посполитой, и за это время Понятовский не без сожаления отказался от намерения сделать гречанку своей любовницей, но с дальновидной мудростью предпочел видеть в ней союзника и друга. Он испытывал странное уважение к этой женщине, которой покровительствовал сам граф Сен-Жермен, оказавший немало ценных услуг императрице Екатерине. В этой красавице, так уверенно и невозмутимо переступившей порог Королевского замка, было нечто, внушавшее волнение и трепет. Но Станислава-Августа заставляла трепетать отнюдь не красота этой греческой богини, а всего лишь одна строчка из письма Сен-Жермена, подтверждение которой он находил в каждом слове и жесте Софии.
«Перед Вами, Ваше Величество, княжна из рода Маврокордато, последняя из Палеологов, единственная Божьей волей наследница Константинопольского престола, которой скоро будет покровительствовать всевластная российская государыня…», – писал Сен-Жермен. Король Речи Посполитой, добившийся польского трона благодаря военной помощи русской императрицы, готов был покровительствовать греческой княжне. Вот и сейчас он, улыбаясь, процитировал графине Витт восхищенные и в то же время полные затаенных опасений строки Трембецкого, в которых София сравнивалась с Еленой Троянской.
– Если Елена Троянская навестила Варшаву, то Речь Посполитую, может статься, ожидает судьба Трои… – эти слова Понятовский произнес с печальным вздохом. Король Польши, возведенный в этот сан с помощью русских штыков, считал свое положение опасным и непрочным. Понятовский охотно верил предсказателям, подобным графу Сен-Жермену, и во всем искал счастливые или несчастливые знаки. Особенно он боялся появления Белой Дамы – призрака, с недавних пор зачастившего в Варшаву. Король был уверен, что Белая Дама являлась ему.
– Недавно я видел Белую Даму… – признался он Софии.
– Что за это Белая Дама, государь? – спросила графиня Витт, чуть сильнее, чем обычно, сжав руку короля, на которую опиралась.
– Говорят, что это – девушка, с которой обошлись жестоко. Она умерла рано и насильственной смертью, а потом стала являться жителям Варшавы и предвещать им всяческие несчастья. Она одета в белое платье, в руках связка ключей – должно быть, от сундука Пандоры, в котором спрятаны все беды рода человеческого. Не приведи господь, чтобы Белая Дама открыла свой сундук в мое царствование! Тогда Речи Посполитой не избежать второго раздела! – Понятовский так верил в таинственный призрак, внушавший ужас жителям Варшавы, что София не смогла скептически пожать плечами и рассмеяться. О Белой Даме она слыхала и раньше – от собственного мужа.
– Неужели Белая Дама разговаривала с вами, Ваше Величество? – сочувственно спросила София.
– Я увидел ее на противоположной стороне Замковой площади, в доме, от которого начинается Свентояньская улица… – признался король. – Эта улица, дорогая графиня, уходит в глубь Старого города, где вы уже не раз успели побывать. Она стояла у открытого окна второго этажа и звала меня к себе. Словно завороженный, я вышел из замка и, миновав колонну Сигизмунда Вазы, подошел к дому… Вы – ученица Сен-Жермена и должны верить в сверхъестественное… – словно, оправдываясь, добавил король.
