По прибытии в Херсон новоявленный русский флотоводец Поль Джонс не замедлил поднять свой флаг на линейном корабле «Святой Владимир». Русская эскадра американца состояла из двух линейных кораблей, трех фрегатов и восемнадцати вспомогательных судов. Американский корсар умудрялся добывать самую четкую и верную информацию о передислокации турецких кораблей. Он получал эти сведения от своего былого «коллеги» – итальянского корсара Ламбро Качони.
Качони при помощью своих 16 кораблей, получивших патент на право плавания под российским флагом, держал под контролем всю акваторию Понта Эвксинского. Бывший пират довольствовался щедрым жалованьем, которое предоставила ему русская императрица, и охотно занимался разведкой. Словом, итальянец и американец хорошо спелись – во славу русского оружия.
Вместе с первыми восторгами появились и первые разочарования. Однажды Суворов попросил контр-адмирала Поля Джонса прислать ему несколько судов для охраны Кинбурнской крепости. Джонс занял оборонительную линию у Глубокой пристани и отказал Суворову. Обиженный Суворов написал Потемкину: «Поль Джонс – порядочная свинья. Едва начали, как он порадовал меня своей обороной».
Однако, когда в июне состоялось первое морское сражение у стен Очакова, Суворов охотно простил шотландца. Турецкая эскадра атаковала русскую, но потерпела поражение. Три судна взлетели на воздух, а остальные ретировались под защиту крепостных пушек Очакова. За первую победу на лимане Екатерина отметила новых русских офицеров высокими наградами: принца Нассау-Зигена – орденом Святого Георгия 2-го класса, бригадира Рибаса – Святого Владимира 3-й степени, контр-адмирала Мордвинова и Пола Джонса – орденами Святой Анны. Грек Алексиано был пожалован в контр-адмиралы. Вскоре после морского сражения в гости к Полю Джонсу прибыли запорожцы во главе с другом детства князя Потемкина – запорожским казаком Антоном Головатым.
Глава 2
История Антона Головатого
«Добридень, коханий! Дякувати Богові, все в мене добре. Чекаю на тебе, а тебе все немає і немає…»
[20], – письма, начинавшиеся с этих слов, куренной атаман Запорожской Сечи Антон Головатый получал при каждой оказии. Их передавали братья-запорожцы, знавшие о том, что дома Головатого ждет любимая женщина, – та самая, из-за которой бывший киевский семинарист Антон Коваль попал на Сечь и променял былую, мирную жизнь на табак, трубку и саблю. Головатый вскрывал письмо, растерянно и нежно смотрел на беспомощные, неровные буквы, размытые слезами Ульяны, и тоска ожидания, до краев наполнявшая душу любимой, становилась и его тоской. И тогда, промучившись весь день и не найдя для бесконечно дорогой женщины слов утешения, он писал ей: «Чекай мене, рідна, чекай і я повернуся. Тільки коли це буде, мені невідомо. Перед нами турецька фортеця – треба її подолати. А москалi такi невдячнi – нiчого не вмiють, нiчого не роблять, тiльки лаються. И коли я iм її отримаю – зараз i повернуся додому»
[21].
Разве мог тот, чья судьба зависела от воли начальства и военного везения, давать обещания и дарить надежду? Его возвращение было во власти казацкой удачи и приятеля детских лет – князя Потемкина. Но Потемкин взял с собой, в военный у стен крепости Озю, графиню Софию Витт, на красоту которой не мог надышаться, а Головатый жил в разлуке с Ульяной уже очень долго.
Ульяна была дочкой сельского священника, отца Григория, который некогда учил грамоте казацкого сына Антона Коваля. Отец Антона, Андрей Коваль, не пошел за Иваном Мазепой и встал под клейноды нового гетмана Ивана Скоропадского, воевавшего со шведами на стороне Петра Великого. После войны Андрей Коваль ушел на покой, обзавелся хозяйством, женился. Единственному своему сыну Антону герой Полтавской баталии решил дать образование и отвел подростка к отцу Григорию, но на пороге казацкого сына встретил не сам священник, а его темноволосая и темноглазая красавица дочь с нежным кругленьким личиком и заразительным смехом.
Антон влюбился мгновенно, едва переступил порог: с годами эта полудетская любовь не погасла, а разгорелась словно костер, в который ежеминутно подбрасывали поленья преданности и восхищения. Пока Антон и Ульяна были подростками, родители не обращали внимания на их взаимную привязанность. Но когда Антон вырос, а Ульяна стала невестой, отец Григорий не захотел отдавать дочь сыну сечевого казака.
– Другой доли я желал бы тебе, дочка, – вздыхая, говорил священник. – Казацкая кровь течет в жилах этого отрока. Он не сможет жить без войны и опасности. Он уедет, а ты останешься одна. Годы ожидания, бесконечная тревога… Ты состаришься у окна. Я не выдам тебя за казацкого сына.
– Я люблю его! – отвечала Ульяна. – И согласна ждать, сколько понадобится.
– Нет, дочка, я не отдам тебя ему… Пойдешь непременно за семинариста, да чтоб из семьи приходского иерея, а лучше – архиерея. И дабы отрок сей был вида кроткого, нрава благочинного, до учения усердный, а вина в рот не брал!
Отец Григорий был тверд и непреклонен, но упрямство Ульяны и трогательная преданность Антона заставили его несколько смягчиться. Священник согласился выдать дочь за Антона Коваля, если тот поедет учиться в Киево-Могилянскую академию и навсегда откажется от горилки и табака. Сказано – сделано: любовь к Ульяне сделала казацкого сына бурсаком. Горилку и люльку Антон, однако, не бросил, но пользовался ими с большой осторожностью, дабы слава об этом не распространилась. Отцу Антона польстило, что его сын выучится в Киеве, и дело устроилось к общему удовольствию – но ненадолго.
Антон вернулся из Киева, но в священники не шел, медлил. Казацкая кровь отца бунтовала в нем, требовала испытаний, опасности и победы. Долгие годы Антон смирял себя ради Ульяны, но теперь, накануне решающего шага, смирение изменило ему.
– Каждый казак готов променять жену на табак, трубку и саблю! – увещевал непокорную дочь отец Григорий. – И твой Антон поступит так же. Как гетман Сагайдачный в старой песне…
Андрей Коваль послал в дом сельского священника сватов, но сватам вынесли гарбуза
[22], а когда те проявили неуместную настойчивость – спустили цепных кобелей. Антон не ожидал отказа, и когда узнал о решении отца Ульяны, его обиде и боли не было предела. Он решил украсть любимую, но отец Григорий запер дочь в доме. Однажды ночью Ульяна попыталась выскользнуть из дома, но не тут-то было: отец за косы приволок ее назад.
Терпение изменило Антону: он просидел в шинке до глубокой ночи, а потом, пьяный, пошел к дому священника – выламывать дверь и крушить все, что под руку подвернется. Столь страшен был вид обуреваемого хмельным гневом отрока, что даже цепные псы не осмелились вылезти из своей будки и только утробно брехали изнутри.
