Она немного пришла в себя. Ей предстояло самое трудное: поставить в известность детей. (Скоро вернется ваш старший брат… Вы никогда его не видели. Теперь ему уже десять лет.)
Как они воспримут эту новость? Плохо, Джудит не сомневалась. Особенно Бонни, гордившийся тем, что он старший. О Робине она никогда с детьми не говорила – не разрешал Брукс.
«В семье должна быть нормальная жизнь, – рассуждал он, – нельзя ждать до бесконечности, что нам его однажды вернут. Будем считать, что он умер, и начнем с нуля, другого выхода нет. Мы еще молоды, и не будем отравлять свое существование из-за этого несчастья. Пионеры не отступали перед такими трудностями, они справлялись с горем и продолжали идти вперед».
Пионеры были путеводной звездой Брукса. Если он и брал в руки книгу, то только для того, чтобы почитать о первых американских поселенцах, чей суровый быт был для Брукса неиссякаемым источником житейской мудрости. Он с каким-то болезненным упрямством старался следовать им во всем. Джудит часто наблюдала, с каким напряженным вниманием муж разглядывает репродукции с картин Ремингтона, словно пытается найти ответ на главный вопрос.
Джудит подставила лицо ветру, чтобы оно высохло. Ноги отяжелели и слушались с трудом, а ведь ей нужно было еще собрать чемодан. К ней скоро должен заехать шериф, и на подготовку оставалось совсем немного времени.
– Понзо, Бонни, Дорана… Где вы? – неуверенно крикнула она.
Джудит не следила за тем, где находятся ее дети: Брукс запретил.
«С Робина ты не спускала глаз, но это не помогло, – бранился он, когда Джудит начинала беспокоиться. – Двух минут хватило, чтобы его украли, поэтому не стоит жить в вечном страхе перед новым похищением. Нечего опекать ребят, иначе они вырастут похожими на мокрых куриц».
– Бонни, Понзо, Дорана! – позвала Джудит еще раз.
Она неохотно произносила имя дочери последним, но мальчишки на этом настаивали, особенно Бонни, при каждом удобном случае старавшийся подчеркнуть, что он старший. Джедеди одобрял сложившийся ритуал, полагая, что неправильно ставить девочку на первое место.
Люди считали Джедеди примерным меннонитом, и действительно, глядя на него, легко можно было представить, как он запрещает внукам посещать школу или пропагандирует приспособления, вышедшие из употребления еще в семнадцатом веке, но это было не совсем так. На самом деле Джедеди Пакхей не принадлежал ни к одной из церквей: он изобрел собственную религию. Если он и получал приказы и распоряжения, то непосредственно из уст самого Господа; обычно происходило это во время сна или когда на прерию обрушивался сильный ветер.
4
Время полета показалось ей вечностью. Джудит Пакхей не отдавала себе отчета в том, что с ней происходит, утратила всякую связь с реальностью. Она боялась города. Не хотела показаться неотесанной дурочкой, опасалась, что люди за ее спиной будут насмехаться над ее деревенским выговором.
Истинная дочь прерий, Джудит привыкла к вольному воздуху и простору. Она не могла представить себя сидящей в четырех стенах подобно большинству горожан. На ферме двери и ставни никогда не запирались, ветер, солнце и пыль свободно разгуливали по всем комнатам и коридорам, не встречая ни малейшего препятствия. В городе все было иначе: люди заживо гноили себя в силосных башнях «высоток», огромных коробках, которые в лучшем случае годились под зернохранилища.
«Прячутся, – часто говорил Джедеди. – Скрываются от Божьего гнева. Слишком уж много на них грехов! Вот они и загоняют себя в вертикальные склепы, где могут творить что хотят».
От долгого сидения Джудит чувствовала усталость во всем теле. Во время полета она не стала смотреть фильм или слушать музыку – отец не одобрил бы этого. «Если ты остался без занятия, – утверждал он, – значит, плохо выполнил свою работу или что-нибудь забыл. А уж если приходится бездельничать и тебя одолевает скука, достаточно раскрыть Библию, и никакого другого развлечения не понадобится».
Разумеется, ни о чем таком Джудит не станет говорить с федеральными агентами, это их не касается. Она не дура. До смерти матери она воспитывалась в пансионе, потом закончила окружной сельскохозяйственный колледж и получила диплом. И училась хорошо, не как-нибудь. В общем, если горожане рассчитывают, что будут иметь дело с деревенской простушкой, то напрасно.
В аэропорту Джудит встретили два угрюмых агента федеральной службы, и, сколько она ни старалась, ей не удалось выудить из них ни слова. Так же молча они довели ее до лифта в здании ФБР, сообщив наконец, что на десятом этаже ее ждут специальный агент Матайас Грегори Миковски и психолог Сандра Ди Каччо.
Оказавшись в холле офиса, Джудит сразу насторожилась: озабоченные лица сыщика и психолога не предвещали ничего хорошего.
– Что случилось? – пробормотала она. – Это не он, не мой сын?
Во время полета в ее голове крутилась одна и та же мысль. Джудит знала о случаях, когда даже с помощью генетической экспертизы не удавалось достоверно установить личность похищенного ребенка. Что это было: страх, а может, надежда? Она и не знала.
– Не волнуйтесь, – женщина сделала шаг ей навстречу, – сомнений нет, мы провели глубокую генетическую экспертизу на основе анализа образцов крови, взятых в клинике, где вы рожали. Это ваш ребенок. Оттого мы и не предупредили вас сразу – требовались доказательства и мы не хотели вас травмировать в случае ошибки.
Вдруг Джудит почувствовала резкую слабость, ей захотелось на что-нибудь опереться. Все тело покрылось ледяным потом, особенно бедра и верхняя часть ног: на мгновение Джудит показалось, что ей не удалось справиться с мочевым пузырем.
– Оставляю вас вдвоем, – раздался голос специального агента, все время державшегося в отдалении. – Если буду нужен, я – у Робина.
Сыщик вышел, аккуратно притворив за собой дверь. Услышав имя Робин, Джудит попыталась представить сына, находившегося там, за перегородкой. Она надеялась, что сейчас, после всех этих лет, проведенных в разлуке, на нее внезапно нахлынет радость, но ничего не происходило.
«Поздно, – сказала она себе, – я слишком долго ждала, что-то во мне умерло».
Ей вспомнились страшные слова, однажды произнесенные соседкой, когда та пришла к ним на ферму. Женщина была замужем за военным, первоклассным летчиком, не вернувшимся с вьетнамской войны. Она считала его погибшим (пропавшим без вести, согласно уставной терминологии), пока в один прекрасный день – через четыре года после исчезновения – муж вдруг не появился из небытия.
«Прошло чересчур много времени, – призналась тогда соседка. – Я его еще любила, но так, как любят покойников, – с обязательным портретом на камине. Он для меня уже не был… из плоти и крови, стал призраком. Разве можно жить с призраком?»
Не превратится ли и для нее Робин в призрак?
Ее собеседница присела на стул. По тому, сколько усилий прикладывала психолог, чтобы казаться спокойной, Джудит заключила, что не все идет гладко. На вид ей было около сорока лет, крашеные рыжие волосы, черный костюм. Довольно привлекательная, хотя нос и рот великоваты. Наверное, гречанка или итало-американка с холеными ручками истинной горожанки. Джудит уже в который раз подумала о своих неухоженных руках, и ей стало стыдно.
