Глава третья
ПАРУС КИТОЛОВА
Василий Степанович Завойко готовился к лету, к переезду на Камчатку. Он был назначен на должность губернатора Камчатской области, надеялся, что со дня на день должен стать контр-адмиралом, и беспокоился, почему указ об этом не приходит.
Он с нетерпением ожидал вскрытия льда и прибытия судов, которые зимовали в Охотске и должны были перевозить людей и грузы из Аяна на Камчатку. Он чувствовал прилив сил и готов был к деятельности.
Поздняя и холодная весна связывала ему руки. Вдали море вскрылось давно, но у берегов широкой и крепкой полосой стоял лед, и вся бухта была во льду, а на сопках и в тайге лежали глубокие снега. Завойко знал, что за хребтом страшная распутица, что на болотах сейчас утонешь в море грязи и что Березину нелегко пробиваться с караваном. Давно уже посланы якуты встречать Невельского.
Завойко уверен был, что Невельской запоздает к началу навигации и упустит время: чего доброго, провалит все — вот тогда, полагал он, Николай Николаевич и все высшие лица в Петербурге увидят, на кого они возложили надежды и что за человек Невельской! Как же можно поручать такое дело неопытному человеку, выдвинутому по протекции! Василий Степанович считал, что теперь дела лучше пошли бы без Невельского.
«Я сам бы все закончил на Амуре так же успешно, как начал. Там Орлов — мой человек, который доведет все до конца без треска и шума, получше Невельского. Орлов еще проверит все его открытия как следует. Все это дело начато Компанией и Компанией должно быть завершено. Так судит и дядюшка, и не может судить иначе. Я же сразу увидел Невельского, каков он! Поручили ему Амур! Ну вот, пусть и расхлебывает теперь! Лето на Амуре наступило, а его нет. Они еще поклонятся Завойко, который много лет печется об этом».
Василий Степанович сидел в магазине, разбирал свой запас гаванских сигар.
Нужно было четыре тысячи штук приготовить Михаилу Семеновичу Корсакову, тот просил для дяди, сенатора Мордвинова, чтобы послать в Петербург. А еще нужно перед уходом на Камчатку отправить сигар дядюшке Фердинанду Петровичу и братцу Василию Егорычу, которым уже послана часть по осени и еще по посылке зимой.
Прибыв на охотское побережье, Завойко, как человек практичный, быстро понял, чем могут быть полезны китобои. Апельсины и бананы с Гавайев, кокосовые орехи, муку, консервы, разные вещи он получал от них. Но апельсины и бананы в Питер не пошлешь. А хорошие сигары, настоящие гаванские, любит покурить каждый наиважнейший вельможа в столице, а при нынешних пошлинах таких сигар там не достанешь ни за какие деньги. У Завойко запас их не переводился.
Послышались колокольцы, и вскоре прибежал старик молоканин, живший в доме у Завойко, и сказал, что якуты приехали, Березин с караваном на подходе и, видно, завтра будет.
— Ну слава богу! — сказал Завойко, поднимаясь с табуретки, перед которой двое компанейских приказчиков в меховых сюртуках, стоя на коленях, укладывали сигары.
— И этот… ну… приехал… как его… — продолжал старик, — Невельской!
— Что ж ты, старый дурень, молчишь! Полтавской галушкой подавился? Осел!
Завойко пошел в дом, переоделся в мундир и вошел в гостиную, где его ожидал капитан.
— Дорогой Геннадий Иванович, — широко улыбаясь и раскидывая руки, воскликнул Завойко, — как рад я вас видеть, как рад! Что же, думаю, не едет Геннадий Иванович! Ну как же, как же, наш дорогой, проехали вы, какие новости, как там его превосходительство Николай Николаевич?
— Вот уж могу сказать, что я проклял вашу дорогу, Василий Степанович, — полушутя ответил Невельской, слабо улыбаясь и остро глядя на Завойко снизу вверх уставшими, лихорадочно блестевшими глазами. — Если бы не Березин, не знаю, как бы я добрался.
«Только приехал, не успел порога переступить, а уж колет глаза», — подумал Завойко.
— Вам, наверно, не понравилось, что грязно и через реки пришлось переправляться на плотах? Так то тайга, как же не быть воде, Геннадий Иванович!
Капитан стал ругать дорогу, реку Маю, сказал, что измерял фарватер, что он узок и извилист и буксирного парохода там завести нельзя. Потом сказал, что транспорты стоят, лошадей нет, подрядчики — мерзавцы, грузы не перевозят, а якутские чиновники бездельничают.
— Все запущено! Какая лень, бестолочь, пьянство! Вешать мало!
«Что он такой разъяренный приехал? — удивился Завойко. — В своем ли он уме? Как можно, войдя в дом, наводить такую критику и говорить такие слова!»
— Двенадцать тысяч пудов казенного провианта, назначенного на Камчатку, где-то в пути. На Алдан прибыло три тысячи шестьсот пудов. Половина пойдет на лодках… Чтобы доставить остальной груз, надо еще две тысячи сто пятьдесят лошадей… Я послал нарочного в Якутск, чтобы выгоняли народ из селений на тракт!
Завойко не ожидал от Невельского таких забот о провианте для Камчатки. «Что он так беспокоится?»
— А от Амги до Маи двести верст — сплошное болото. Сколько же времени пойдут транспорты? Дай бог, чтобы в августе прибыли в Аян!
Капитан ругал скопцов, живущих у тракта.
— Реки боятся! Тут нужны не скопцы, а чтобы потомство росло и привыкало к местным условиям.
Невельской совсем не хотел обидеть Завойко. Говорил он от души, делился тягостными впечатлениями и не сознавал, как больно ранит собеседника. Он все время помнил свое. Боль жила в его душе, и капитан не видел из-за нее, что было каждому очевидно, он становился слишком откровенным, находил в разговорах отдых и облегчение.
Завойко решил выказать хладнокровие.
— Чем вы так огорчены и встревожены, дорогой Геннадий Иванович? Я обеспокоен, не произошло ли с вами несчастья?
Невельской остолбенел на миг, раскрыл глаза, заморгал, уставившись на хозяина, и немного покраснел. «Тут что-то есть!» — подумал Завойко и сказал:
— Мужики действительно подлецы, и якутское начальство ленится. Так против всего этого примем меры общими силами, но зачем же так волноваться?
Невельской решил, что Завойко не может ничего знать.
— Как же не несчастье! — ответил он сдержанней. — Ведь срывается все… Больше скажу, грузы разворовываются под всякими предлогами.
— Так, пожалуйста, не волнуйтесь, Геннадий Иванович! Ведь вы только что приехали, и нам еще будет время все обсудить. А вы мне ничего не сказали про Николая Николаевича, правда ли, что он болен?
— Да, он болен… Я был в Петербурге и на обратном пути задержался…
Начались взаимные расспросы.
— Так вы задержались в Иркутске?
— Николай Николаевич просил меня об этом, — не смущаясь, сказал капитан. — Он был очень плох… — А как Орлов? — спросил он после небольшого раздумья.
— От него было известие. Он прислал письмо с тунгусами, пишет, что в мае достиг устья…
— Расцеловать вас, Василий Степанович! «Единственный дельный человек среди всей здешней братии!» — думал капитан про Завойко.
