Эти долгие месяцы Орлов жил совершенно один среди чужого народа и ладил с ним, хотя никто не знает, чего это ему стоило.
— На Амуре, конечно, лучше бы строиться! — уклончиво заметил он.
— Пост ставить будем тут. Надо укрепление выстроить, днем и ночью быть наготове, если кто сунется — рыло разобьем!
— Когда я жил на Погиби, приезжали гиляки с южного побережья, — продолжал Орлов свое, — и рассказывали. Что нынче, как только море у них очистилось, кроме того корабля, который я сам видел, приходили еще два больших судна и стояли на якорях. Ждали, когда разойдутся льды, и хотели идти на север искать проход в реку. Делали промеры, но не дождались будто бы и ушли…
— У европейцев есть и китобои грамотные. Могли читать перевод с японского, описание Мамио
[116], и попытаться все проверить, да и от туземцев они многое могут узнать.
Вечером сделали баню. Двое матросов, парили Орлова и окатывали горячей и холодной водой. Орлов не только давно не парился, но и не мылся. В заливе вода все еще холодная.
Спал он в каюте. Думал с вечера о том, что писала жена. Он ждал ее с «Охотском».
Утром капитан и Орлов, взяв с собой боцмана и казачьего урядника, съехали на берег.
Шлюпка пробороздила килем песок. Краснолицый Конев выскочил, держа конец.
Здесь тихо, не то, что с морской стороны. Там, за косой, шумело и волновалось море, казалось, оно выше песков.
Офицеры, сопровождаемые гиляками, поднялись на гребень косы, поросший кедровым стланцем и можжевельником. Перед ними расстилались бледные воды залива со множеством банок и отмелей. Большой и низкий песчаный остров Удд
[117] тянулся на юго-восток. Кулики и утки носились повсюду. Видимо, на острове были их гнезда. Между косой и островом — пески и море.
Место невеселое, но Невельскому оно нравилось. Воротами в море синел узкий пролив между низкими песками. Там грохотал бурун.
По другую сторону косы, все в белых гребнях, шумело иссиня-зеленое море, иногда прыгали белухи, показывая свои белые спины, чернели головы нерп. Чайки белой пуховой тучей висели над морем, наполняя воздух страстными криками. Их было бесчисленное множество, и они белели повсюду, куда только хватал глаз, кажется, до самого горизонта метались пушинки, разносимые ветром. Толстые и жирные, они, когда море выплескивало рыбную молодь, падали на разбившуюся волну и с рыбой в клювах летали совсем низко, у самых лиц людей, стоявших жалкой кучкой на этом огромном песчаном берегу.
Невельской чувствовал, как он мал среди этой великой природы. А окружающие ждали, что скажет капитан, и все обращались к нему. Но то, что пришло ему на ум при виде этих туч чаек над зеленым прибоем, он не мог высказать никому…
— Осенью большая волна идет, — заговорил Позь, показывая рукой на море, — как сюда ударит — и пойдет на залив. Если шибко крепкий шторм, тогда худо…
Позь провел всех туда, где коса выше.
— А юрты ваши не смывает? — спросил Орлов, косясь на Невельского и говоря все это для него.
Позь помолчал, морща лоб, и живо обернулся к старым гилякам, повсюду сопровождавшим капитана, и спросил, не было ли на их памяти подобных случаев.
— Нгы, нгы, — замотали те головами и стали что-то объяснять.
— Нет… юрты не смывает, — перевел Позь.
Офицеры и гиляки обошли всю косу, побывали в зарослях стелющегося кедра на гребне; ближе к лесу кедр стал крупней и стволы его были не так корявы и даже выше людского роста. Прошли через гиляцкое стойбище. Дети, женщины вышли встречать гостей. Старики приглашали их в свои дома.
Шагах в пятистах от стойбища Позь остановился.
— Вот тут, капитан, хорошее место! — сказал он. — Глубоко. Как раз подойдет судно! Коса высокая. Вода осенью через косу пойдет, мало пойдет, много не пойдет.
Невельской решил завтра начать делать тщательные промеры от этого места до входного мыса, исследовать залив.
— Тут как раз прямвахтер! — сказал Позь, показывая на мыс. «Прямвахтером» он называл прямой фарватер.
— А ты как думаешь, Шестаков? — спросил капитан.
— Китолов сюда приходит? — спросил матрос.
— Конечно! — ответил Позь и хитро прищурился.
— Гиляки, Геннадий Иванович, хотят, чтобы мы рядом стояли.
Урядник спросил, близка ли тут вода, можно ли копать колодцы. Боцман Горшков поинтересовался, есть ли берегом дорога на речку Иски, что впадает в залив.
Гиляки отвечали, что колодцев не копают. Что тропа на речку есть, но далеко, и летом никто пешком не ходит, ближе на лодке доехать, что китобои бывают, грабят и обижают.
— Тут русские жить будут? — спросил у Позя один из стариков.
— Да, будут тут жить.
Невельской велел сказать гилякам, что китобои не будут их больше обижать, что русские этого не позволят, нарочно селятся там, куда приходят китобои.
Гиляки стали ему кланяться.
— Мы знаем тебя, ты хороший человек! — похлопывая капитана по плечу, сказал один из стариков.
Молодой гиляк с косой показал на море.
— Американ! — сказал он. — У-у! Паф-паф! — Гиляк схватился за грудь, как бы показывая, что ранен.
Все засмеялись.
— Американ… — Гиляк быстро сделал движение рукой, показывая, что корабль входит в залив. — Русский паф-паф! Американ бурл-л…
Гиляк этот, по имени Чумбока, был, кажется, всеобщим любимцем. Едва он начинал говорить, как все оживлялись.
Позь позвал гостей в стойбище. Зашли в одну из юрт. Подали угощение: японскую рисовую водку, которую хозяин разливал в маленькие китайские чашечки.
Хозяина звали Питкен. Трудно сказать, сколько ему лет. Он румян, широколиц, живой, бойкий, веселый. У него еще молодая жена.
Гиляки стали рассказывать, что южней устья Амура есть залив, туда входят суда, там очень хорошие места. Они чертили все это на бумаге, в записной книжке капитана, показывали, как течет Амур, как и где впадают в него реки, где тропы в страну русских, где перевалы с Амура к морю и какие там гавани. Позь торговал и во время своих поездок бывал очень далеко. Он рассказывал про Сахалин. Сказал, что южней моря теплее, водятся акулы, киты тоже есть. Когда у него не хватало русских слов, Афоня помогал.
— Вот этот парень жил у японцев, — говорил Афоня, показывая на молодого гиляка Чумбоку.
— Это мой лесоруб. Он каждый день спрашивал, когда капитан придет, — сказал Орлов.
— Почему он с косой? — спросил капитан.
