— Но у вас будет план ловушек, плит с противовесами, — возразил Дакомон. — Вы сможете запомнить все места…
— Будучи мертвым, сохраню ли я эти воспоминания? Знать нужно все досконально, а мне кажется, что мозг мертвых не в состоянии что-либо вспомнить. Их мысли мне представляются в виде дымки, неощутимой и постоянно меняющейся, колышимой ветром и готовой рассеяться. Нет… Я не в состоянии заучить твой план наизусть. Нужно найти что-то другое. Способ пометить маршрут, с указанием ловушек. Способ оставить метки, которые будут видимы только мною… Мною одним…
Анахотеп закрыл глаза. Да, так и надо сделать. Усеять дорожку лабиринта маленькими камушками, не видимыми никому, кроме него. Только при этом условии он будет спокоен. И его ка сможет уходить и приходить, не подвергая себя опасности. Он будет покидать саркофаг, чтобы шпионить за живыми и приносить ужасные болезни тем, кто осмелится проклинать имя Анахотепа, усопшего номарха.
С тех пор как он почувствовал приближение конца, он много размышлял над этими вещами и на целые дни погружался в свои мысли. Он с какой-то одержимостью занимался своим переселением. Иногда он упорно думал о деталях вроде той, которая возникла в данный момент. Невыносимая тоска сжала его сердце при мыс-Ли, что его ка может заблудиться в защитном лабиринте и будет бесконечно бродить по нему вечным пленником запутанных дорог, которые постоянно будут изменяться, подобно следу змеи на песке.
— Господин, — настаивал Дакомон, уловив тревогу номарха. — Есть обычай рисовать на стенах гробниц двери и окна, через которые ка может выходить из погребения. Многие прибегают к такому способу, ведь предполагается, что ка нематериален.
Молодой архитектор произнес слова, огорчившие старика: «многие» и «ка нематериален»…
Анахотеп не имел ничего общего с обыкновенными людьми; кроме того, ему нужна была уверенность, а не разглагольствования.
— Я знаю, что мы сделаем, — спустя немного времени сказал старик архитектору. — Чтобы пометить места ловушек в гробнице, мы используем благовония, запах которых можем ощутить только ты и я. Таким образом, мой ка сможет избежать ловушек, и лабиринт не будет менять свою форму. Благовония — предпочитаемый богами язык, а это значит, что своим чутьем можно пользоваться даже в потустороннем мире. Да, именно так и следует поступить.
Дакомон едва удержался, чтобы не пожать плечами. В конце концов, какое ему дело до этой прихоти старика, раз соглашение достигнуто, деньги будут получены и он сможет приступить к строительству лабиринта.
— Прекрасная идея, господин, — одобрил он, — а для вашего обоняния эти благовония будут вечными. Даже через десять тысяч лет вы будете чувствовать их запах.
Но Анахотеп оказался хитрее, чем предполагал Дакомон. Он купил планы ловушек, план изменяющегося лабиринта, наметил новый путь, добавив к нему собственные усовершенствования, и заставил группы военнопленных сооружать все это по частям.
Анахотеп, как прораб, лично наблюдал за работами, отчего здорово утомился и наверняка сократил оставшиеся ему дни. Его каменщики не общались с другими рабочими, а главарь убийц избавлялся от них по окончании строительства очередной части лабиринта. Когда все было готово, Анахотеп сам пометил благовониями плиты с противовесами, или люки.
В предвидении будущей похоронной церемонии он развернул на полу длиннейшую красную ленту, материализовав таким образом путь, отделявший гранитный гроб для саркофага от входа в гробницу. Эта лента укажет жрецам нужную дорогу. Они не должны ни в коем случае сходить с нее, иначе лабиринт изменится. Возложив саркофаг, кортеж удалится, сматывая за собой ленту, дабы не осталось никаких знаков, которые могли бы указать путь к погребальной камере. После принятия этих предосторожностей вход в гробницу должен быть опечатан и денно и нощно охраняем отборными стражами, пока не умрет будущий номарх Сетеп-Абу.
Тут только Анахотеп вздохнул свободно. Он слишком устал. Строительство лабиринта вызвало у него нервное возбуждение, какого он не знал уже давно. И тем не менее удовлетворенность его была недолгой, потому что очень скоро в нем пробудилась его обычная подозрительность. Дакомон знал уловку с благовониями…
Дакомон мог без труда углубиться в лабиринт, обойти все ловушки. Для этого ему достаточно было только принюхаться.
К тому же его могли схватить грабители гробниц и угрозами вынудить стать проводником.
Опять же Дакомон, как и все молодые люди, был слишком хвастлив и не мог долго хранить секрет. Рано или поздно он проговорится о невидимых метках, и эта откровенность дойдет до ушей какого-нибудь осквернителя, который не преминет похитить архитектора.
Анахотеп, и так мало спавший, совсем потерял покой. У него началась бессонница, и он до рассвета ворочался с боку на бок, обдумывая самые различные гипотезы, зарождавшиеся в его больном мозгу.
Первым его побуждением было приказать убить архитектора. Сделать это можно легко и быстро. Но он так и не смог на это решиться, поскольку любил Дакомона, чья красота и молодость скрашивали его последние дни. И тогда ему пришла мысль отрезать архитектору нос и прожечь ложные ноздри. Такое решение предоставляло две выгоды: во-первых, Дакомон лишится обоняния, а во-вторых, станет уродлив, и наследник номарха не обратит на него внимания. Ведь Анахотеп не терпел зависимости ни от кого, ни материальной, ни простой привязанности.
Старик горько вздохнул. Он больше не увидит красивого лица архитектора, не будет вдыхать запах его кожи, натертой бальзамом из корицы. Он с трудом взял себя в руки. В противоположность большинству стариков он никогда не испытывал чрезмерной любви к прошлому, к пережевыванию воспоминаний. Жизнь его в основном протекала в условиях имевшейся у него власти и в надежде на будущую, которая еще более усилится. Прошлое? Нет, он никогда не уделял ему много времени, а теперь и подавно не станет!
Немного успокоившись, он решил, что завтра же совсем перестанет думать о Дакомоне.
Пошатываясь, он вышел на большую террасу дворца, чтобы посмотреть на свою пирамиду при свете луны. Пирамида выглядела скромно, но было в ней и несомненное достоинство, и он залюбовался ею. Иногда у него даже появлялось какое-то странное нетерпение; и в эти минуты он становился похож на ребенка, топающего ногами перед лакомством, в котором ему отказывают родители. Ему не терпелось наконец-то улечься в свое последнее жилище и навсегда упокоиться. И тогда он с тоской думал: а не впадает ли он, случайно, в детство?
8
Женщины ожидали Ануну у входа в Пер-Нефер. Они казались очень недовольными и готовы были наброситься на девушку.
— Останки моего мужа были забальзамированы неправильно! — вопила одна из них. — В него натолкали каких-то грибов, из-за которых разорвались повязки!
— А мой начал шевелиться, — кричала другая. — Его руки, сложенные на груди, вдруг распрямились и больше не сгибаются, они стали похожи на палки. Казалось, он хотел нас схватить. Моя свекровь умерла со страху.
