Такое противоречие глубоко его раздражало, поэтому он решил вообще об этом не думать. Как бы то ни было, он был мертвецом, и никто не мог его в этом переубедить. В мире для него не существовало ни запаха, ни вкуса. Пища превращалась во рту в золу, а руки не чувствовали разницы между кожей женщины и поверхностью деревянной палки. Он ощущал в себе пустоту. Время от времени он наклонялся вперед, уверенный, что так он услышит, как перекатываются внутри выпотрошенного туловища сердце и почки — единственные органы, оставляемые бальзамировщиками, ибо сердце и почки — основное в человеке, в них заключаются его сила и мужество. Поэтому-то боги в первую очередь проверяют их, до того как допустить покойников к полям Иалу.
Голова тоже была пустой, и, пытаясь нащупать какое-либо воспоминание, он находил в ней лишь смутные образы, значения которых не мог определить. Ясно было лишь, что эти обрывки воспоминаний могли принадлежать как Томаку, так и Анахотепу, поскольку оба они жили в течение тридцати лет практически одной жизнью. Разобраться в них он не старался. Да и к чему? Все это уже было не важно, раз он был мертв. «И все-таки, — нашептывал ему голос разума, — у Томака больше шансов попасть на поля Иалу, чем у Анахотепа, так что лучше уж быть простым крестьянином, нежели египетским принцем… Вдруг в час взвешивания деяний судьи Аменти бросят сердце Анахотепа адской собаке».
«Томак, Томак, — повторял он про себя. — Да, я Томак, ибо не чувствую в себе никакой злости. Мое сердце чисто, и я не желаю плохого окружающим меня людям».
Он и на самом деле стремился только к покою. Он хотел бы найти какую-нибудь могилу или саркофаг, где бы мог лечь и закрыть глаза, ожидая, когда все пойдет своим чередом и установится Маат — гармония Вселенной. Но он не знал, куда идти. От слуг во дворце он слышал, что есть одна долина, где мертвых хоронят в мастаба — склепах, вырубленных в склоне горы. Он смутно надеялся проскользнуть в один из них и вытянуться под саркофагом в погребальной камере. Он не знал, как отнесется к этому обитатель саркофага, но он попытается сжаться, чтобы стать как можно меньше, незаметнее, подобно одной из тех маленьких собачек, которых мумифицируют, чтобы иметь в дальнем путешествии верного друга.
Как ни странно, но одна молитва из Книги Мертвых сохранилась в его памяти. Он знал, что это ритуальное обращение к богам, произносимое жрецами, дабы те вернули память усопшему.
«Да вернется ко мне мое Имя в Потустороннем Храме. Да сохранится во мне память о моем имени среди огненных стен Низких Земель. Хотя бы на эту ночь, когда будут подсчитываться годы. Ибо обитаю я близ Великого Бога Запада. Все божества стоят за моей спиной, и всякий раз, проходя мимо одного из них, я смогу произносить мое Имя…»
Он надеялся спросить дорогу у прохожих… Увы! Улицы города странно опустели, таверны и пивные дома были наглухо закрыты. Одиноко бродил он по переплетениям улочек высохшим скелетом, вцепившись в палку, постукивание которой гулким эхом отражалось от глиняных фасадов. Он попробовал позвать на помощь, спросить о чем-нибудь, но слабый голос выполз из его рта с тихой жалобой, и никто не услышал его… И неудивительно: ведь это был голос мертвеца.
Старик знал, что живые не могут слышать мертвых. Люди, притаившиеся за узкими проемами окон, должно быть, с любопытством спрашивали друг друга: кто это? Что это за обнаженная мумия появилась на городских улицах? Где же жрецы? Разве никто не может вернуть ее в могилу и объяснить, что ей нечего делать в верхнем мире?
Силы оставили старика, и он готов был лечь прямо в пыль, скрестив на груди руки. Он чувствовал себя таким слабым, таким потерянным.
Он прислонился к стене, но тут увидел три вынырнувших из темноты силуэта, быстро приближавшихся к нему. Это были три младших жреца Амона. Они склонились перед ним.
— Слава тебе, фараон, — тихо проговорил один из них, — мы уже несколько часов разыскиваем тебя по всему Сетеп-Абу. Верховный жрец Мене-Птах послал нас за тобой, когда ты покинул дворец. Умоляем тебя последовать за нами, ты не знаешь, куда идти, а мы предоставим тебе убежище, которое ты тщетно ищешь.
Старик позволил увести себя. У него не осталось сил на какое-либо сопротивление. Его подсадили в носилки и понесли по пустынным улицам к храму Амона. Во время подъема по большой главной лестнице его приходилось поддерживать, так как тело ему не повиновалось. Он был таким легким, что жрецам казалось, что они несут мумию, из которой вынули все органы. Соседство с этим мертвецом, оказавшимся среди живых, наполнило их священным ужасом.
С беглеца сняли лохмотья, окутали льняным, с золотым шитьем, покрывалом и посадили на трон, предназначенный для фараона, когда тот присутствовал на торжественных церемониях, посвященных богу Амона.
Верховный жрец, предупрежденный о его прибытии, пал перед ним ниц, стукнувшись головой о мраморную плиту пола.
— Господин, — сказал Мене-Птах, — я в ужасной тревоге. Я наблюдал за тобой во дворце и пришел к глубокому убеждению, что ты — Анахотеп, номарх Сетеп-Абу. Твой визирь Панахемеб приказал мне приступить к похоронам твоего двойника Томака и провести процедуру со всеми почестями, положенными принцам Египта. Я не могу решиться на это, ибо считаю это кощунством, за которое мне придется отвечать перед богами. Эта гробница принадлежит тебе, по твоему приказу ее строили десять долгих лет, ты усовершенствовал ее, чтобы никто не потревожил твой покой и не ограбил тебя. Считаю невозможным положить самозванца на твое место в обители вечности. Это место твое. Я не знаю, что делать, о Анахотеп… Подскажи, мы все твои слуги. Освободи нас от мук сомнения.
Старик покачал головой. Ничто больше не имело для него значения, кроме гробницы, предлагаемой от доброго сердца. Ведь часом раньше он мечтал пробраться в какой-нибудь склеп и затаиться там.
— Я принимаю твою помощь, — пробормотал он, нагнувшись к главному жрецу. — Вот что мы сделаем. В день погребальной церемонии ты именно меня положишь в саркофаг фараона, который спустишь в вырубленную в базальте нишу, где он и должен находиться. Что касается Томака, то ты поместишь его мумию среди мумий слуг, которые будут сопровождать меня в загробном мире. Так что и он не лишится погребения…
Мене-Птах опустил голову, не осмелившись задать вопросы, которые жгли ему губы.
— Я уже мертв, — продолжил старик резким тоном, будто угадав нерешительность главного жреца. — Я это знаю, я это чувствую. Тебе не придется меня мумифицировать. Все уже сделано, и, если бы не этот глупый врач, пытавшийся меня спасти, я бы уже несколько недель пребывал на полях Иалу. Я только прошу тебя приказать твоим жрецам обмотать меня льняными полосами, как положено. Я лягу в саркофаг и буду в нем во время церемонии. Когда вход в гробницу будет завален, все придет в порядок, установится Маат, и боги продолжат прерванный обряд.
— Все будет сделано, как пожелаешь, господин, — пробормотал Мене-Птах, кланяясь еще ниже.
Он так и не решился попросить у номарха разрешения обследовать его тело. Какой-то жрец не должен противоречить фараону. Раз Анахотеп решил, что он мертв, следовало смириться и исполнять его указания так, словно это было неопровержимым фактом.
