Алексей Гостев, журналист, редактор:
«Разбирая ящик, набитый древними аудиокассетами, с намерением наконец-то их выкинуть, наткнулся на бесценное сокровище. С высоты высоких технологий (простите за каламбур) цена этому добру – 10 тенге, если не меньше. Для меня же это еще одна лазейка в XX век, во времена моей отчаянной юности, когда об Интернете не мечтали даже фантасты. На чудом сохранившемся пластмассовом сэндвиче с хромированной пленочной прослойкой, не поверите, еще фирмы „Тасма“ – диктофонная запись концерта группы „Кино“. Этот акт неприкрытого пиратства я самолично совершил во Дворце спорта в один из февральских вечеров 1989 года. Тогда же состоялась моя первая и последняя встреча с Виктором Цоем. История довольно смешная. Я собрался взять у Цоя интервью и для храбрости всю ночь что-то пил со своим лучшим дружком Сережкой. Зная за собой дурацкую черту в самый ответственный момент терять дар речи, мы с Сергеем написали какой-то странный манифест с претензией на шутку/юмор (помню только, что там был отсыл „в ЦК компартии и в ООН“). И с этой бумаженцией отправились в гостиницу „Казахстан“. В восемь (!) утра. Под пытками не скажу, почему мы поперлись в такую рань, – очевидно, с перепою. Надо же было додуматься… 24-й этаж гостиницы, ломимся в номер люкс. Открывает дверь человек в халате, спросонья, с приятно знакомым лицом. С улыбкой говорит: „Вообще-то я еще сплю“. Как будто даже извиняется. „А мы вас долго не задержим!“ – говорю я сурово и вручаю Цою манифест. И еще мешок с яблоками (была у меня такая фишка – всем дарить апорт). На прощание прошу Виктора позвонить по указанному в письме телефону. Он улыбчиво кивает. „Ну-ну“, – думаю. А вот дальше начинается глупость, которая едва не погубила мой грандиозный замысел. Вместо того чтобы отправиться домой, как минимум проспаться, как максимум дождаться звонка, я весь день шлялся по городу и примерно раз в три часа трезвонил из автомата своей бабушке – справиться, не спрашивал ли меня кто. И вот в один из таких проверочных звонков бабуля огорошила сообщением, что звонил какой-то Виктор. „Я ему все точно передала, чтобы ехал во Дворец пионеров, где вы будете его ждать“, – гордо сообщила моя Калерия Сергеевна. У меня земля ушла из-под ног. „Куда ты его послала?“ – спросил я изменившимся голосом. „Ну это же Виктор Александрович, ваш руководитель астрономического кружка? Вот я ему и сказала…“ Я бросил трубку и чуть не разревелся. А счастье было так возможно, так близко… Какой позор! Потом еще выяснилось, что разговор Цоя и бабушки был продолжительным: она сообщила ему все новости из нашей домашней жизни, как я прогуливаю университет, как мне „звонят всякие подлые твари и вешают трубку“… Вечером с лицом цвета испорченной вишни я постучался в гримерку музыкантов и попытался извиниться перед Цоем. „Да, я звонил вам, – остановил своей обезоруживающей улыбкой поток оправданий Виктор Робертович. – Должен сказать, у вас очень крутая бабушка!“ И было мне счастье. И слушал я концерт в нескольких метрах от сцены, и записывал его на диктофон. Сохранились два трека – „Камчатка“ и „Транквилизатор“. А потом было историческое (для меня) интервью, аудиозапись которого, к великому сожалению, не сохранилась. Качество записи было ужасное, если у кого-то есть запись лучше, я только порадуюсь за него. Главное, в конце-то концов, атмосфера».
[200]
Апрель 1989 года. Printemps de Bourges
2 апреля 1989 года группа «Кино» вместе с «АукцЫоном» и «Звуками Му» вылетела во Францию, где выступила на 13-м фестивале популярной музыки «Весна в Бурже» (Printemps de Bourges) в Ле Бурже.
Еще в 1986 году, будучи кочегаром «Камчатки», Цой через своего приятеля Сергея Фирсова познакомился с француженкой Натали Минц. Она училась в Сорбонне, в Ленинград попала по студенческому обмену. После знакомства с русскими музыкантами она увлеклась рок-музыкой и совершенно забросила учебу. Вернувшись во Францию и организовав продюсерскую компанию Volya Productions совместно с Жоэлем Бастенером, Натали приглашала Кинчева, Гребенщикова, Цоя, «АукцЫон», «Звуки Му» во Францию и помогала им организовывать концерты.
Сергей Фирсов, друг Виктора Цоя, директор клуба-музея «Камчатка»:
«Француженки к нам в 86-м приблудились. Натали Минц и Люси Терпиньянц. Они учились в Питере по обмену. Обе – дочки эмигрантов из России. Жили они рядом с Казанским собором и постоянно пропадали у нас на „Камчатке“. Натали больше у нас, а Люси чаще на Невском, возле Армянской церкви. Там был такой художник Юлик, у которого тоже тусовался Башлачев, художники, литераторы. И Люси там просто спилась окончательно. А девушка – ей было лет 18 или 19 – из нормальной буржуазной семьи, такая абсолютно неподготовленная к нашим реалиям. А Натали, наоборот, была пробивная, шумная, веселая девчонка. В нее я влюбился без задних ног, чуть не женился… Длинная история. В итоге она стала работать с „АукцЫоном“, „Воплями Видоплясова“, „Звуками My“, „Кино“. Свозила их всех в первый раз во Францию, выпустила им всем первые пластинки».
[201]
Жоэль Бастенер, атташе по культуре посольства Франции в России, друг Цоя:
«Приезд трех советских групп на фестиваль Printemps de Bourges был авантюрой, которая осталась в истории, потому что во время той поездки был снят фильм, в котором зрители впервые увидели советские рок-группы на Западе. А группы были непростые! Самые аутентичные и наименее вторичные. Эффектом тех гастролей мы не были довольны, ожидали лучшего приема и от публики, и от прессы. Ведь затея была не из простых: надо было убедить сотрудников госаппарата самого высокого уровня в необходимости организации столь знакового события. Чтобы организовать эту поездку, мы вышли на министра культуры Джека Лэнга, который обратился к своему советскому коллеге, но Москва наш выбор не поддержала. Советские чиновники хотели отправить за границу совсем другие группы, и не во Францию, а в Германию или США. Один советский дипломат даже сказал мне, что Цою нельзя оформить документы на выезд, потому что у него нет прописки. Мне также объясняли, что нельзя приглашать немытых бездельников из „АукцЫона“, поэтому приходилось глушить чиновников МИД бесконечными объяснительными записками. В результате Ролан Дюма, наш министр иностранных дел, написал напрямую Шеварднадзе, после чего ОВИР все-таки принял Белишкина и других администраторов выбранных нами групп. Отдельной проблемой было потом собрать 26 музыкантов и удостовериться, что они зашли на борт самолета Air France. Мы также потребовали, чтобы артистов не сопровождали „люди в штатском“ – „Ва-Банкъ“ и „Звуки Му“ были в Германии за два месяца до нашей поездки, и их агенты повсюду сопровождали. Во всей этой истории, как и в знакомстве с группами за два года до описываемых событий, основную роль сыграла Натали Минц. Если я был „ушами“ нашей команды, то она была ее „носом“, ну и мы вместе с братом Натали Николя Минцем были также „глазами“ и „голосом“. Но без ее нюха, ее женского чутья мы никогда бы не вышли на нужных людей, никогда бы не заметили бы вовремя препятствий, и не услышали бы правильных записей. Я занимался эстетической стороной вопроса, придумывал художественную часть проектов, делал историческое обоснование, предлагал политическую аргументацию нашим дипломатам и чиновникам. Николя переводил меня на язык журналистов, договаривался о датах концертов, а Натали была идеальным фронтменом для создания полноценного мифа. В тот период мы ощущали себя частью истории, не сомневались ни секунды в том, что делаем все правильно, и отважно рвались вперед. Помню, как мы весьма резко разговаривали с министрами и руководителями аппаратов, мы ничуть не робели, потому что были преисполнены чувства, что под нашим натиском сдвинется с места мировая система координат. С русскими артистами нас тогда роднило именно отсутствие пиетета к мировой системе, мы были как бы вне всего и не собирались подчиняться никаким правилам. Самыми несгибаемыми и уверенными в себе были Цой с Гурьяновым. То есть в определенном смысле мы все были похожи, поэтому наши самолюбия иногда входили в противоречие с самолюбием русских. Все были резкими, амбициозными и считали себя истиной в последней инстанции. Конечно, сейчас эта уверенность в себе кажется инфантильностью, но она оправдана историей России: то, что мы говорили тогда, было правильным, ибо таковым остается и сейчас, 25 лет спустя. Как и тогда, слышна в песнях Цоя истинность, и ничуть его музыка не устарела. Лишь результат нашей деятельности оказался разочаровывающим: мир не перевернулся, парадигма не изменилась».
[202]
