Из-за беспокойной ночи на следующий день я проспал и, проснувшись, впал в панику. Тем утром Цицерон должен был посетить Сенат, чтобы выразить свою официальную благодарность за поддержку. Обычно он учил свои речи наизусть и произносил их без заметок. Но прошло столько времени с тех пор, как он говорил на людях, что Марк Туллий боялся споткнуться на словах, – поэтому ему пришлось надиктовать речь, и я записал ее по дороге из Брундизия. Я вытащил речь из своего ящичка для документов, проверил, полный ли у меня текст, и поспешно сошел вниз как раз в тот момент, когда секретарь Квинта Статий ввел на террасу двух посетителей. Одним из них был Тит Анний Милон – трибун, навещавший нас в Фессалонике, а вторым – главный помощник Помпея Луций Афраний, который был консулом два года спустя после Цицерона.
– Эти люди желают видеть твоего господина, – сказал мне Статий.
– Я посмотрю, свободен ли он сейчас, – кивнул я.
На что Афраний заметил – тоном, который не очень мне понравился:
– Лучше б ему быть свободным!
Я тотчас отправился в главную спальню. Дверь ее была закрыта, а служанка Теренции приложила палец к губам и сказала, что Цицерона там нет. Вместо спальни она показала мне на коридор, ведущий в туалетную комнату, где я и нашел Марка Туллия – слуга помогал ему облачиться в тогу. Рассказывая, кто пришел с ним повидаться, я заметил через его плечо небольшую импровизированную постель. Хозяин перехватил мой взгляд и пробормотал:
– Что-то не так, но она не говорит мне, что именно.
А потом, возможно, пожалев о своей откровенности, он грубо приказал привести Квинта, чтобы тот тоже услышал, о чем собираются сказать посетители.
Сперва встреча проходила дружелюбно. Луций Афраний объявил, что привез самые теплые приветствия от Помпея Великого, который надеется вскоре лично поздравить вернувшегося в Рим Цицерона. Оратор поблагодарил его за это сообщение, а Милона – за все, что тот сделал ради его возвращения из изгнания. Он описал, с каким энтузиазмом его встречали по всей округе и какие толпы вчера собрались в Риме, чтобы увидеть его.
– Я чувствую, что начинаю совершенно новую жизнь, – сказал он под конец своей речи. – И я надеюсь, Помпей будет в Сенате, чтобы услышать, как я восхваляю его со всем своим скудным красноречием.
– Помпей не будет присутствовать в Сенате, – резко сказал Афраний.
– Жаль это слышать.
– Он чувствует, что в свете нового законопроекта, который должен быть внесен, его присутствие будет неуместным.
С этими словами Луций Афраний открыл небольшую сумку и передал Цицерону проект закона. Тот прочитал документ с явным удивлением и передал его Квинту, а Квинт, в конце концов, протянул его мне.
Поскольку народ Рима лишен доступа к достаточным запасам зерна, вплоть до того, что это создает серьезную угрозу благополучию и безопасности государства, и, принимая во внимание принцип, гласящий, что все римские граждане имеют право на эквивалент по меньшей мере одной бесплатной ковриги хлеба в день, настоящим провозглашается: Помпею Великому будет дана власть уполномоченного по зерну, дабы закупать, захватывать или иным образом добывать по всему миру достаточно зерна, чтобы обеспечить городу изобильные припасы. Власть будет принадлежать ему в течение пяти лет, и для помощи в выполнении своей задачи он имеет право назначить пятнадцать заместителей – уполномоченных по зерну, – чтобы те выполняли предписанные им обязанности.
– Само собой, Помпею хотелось бы, чтобы ты предложил этот законопроект, когда сегодня будешь обращаться к Сенату, – сказал Афраний.
А Милон добавил:
– Ты должен согласиться, это коварный удар. Отвоевав улицы у Клодия, теперь мы отнимем у него возможность покупать голоса с помощью хлеба.
– Дефицит и вправду так серьезен, как гласит чрезвычайный закон? – спросил Цицерон, повернувшись к Квинту.
– Да, верно, – ответил тот. – Хлеба мало, а цены на имеющийся взлетели и стали просто грабительскими.
– И все равно одному человеку даруется удивительная, беспрецедентная власть над продовольственными запасами нации, – покачал головой Цицерон. – Боюсь, мне нужно узнать о сложившейся ситуации побольше, прежде чем я выскажу свое мнение.
Он попытался вернуть проект закона Афранию, но тот отказался его принять и, скрестив руки на груди, сердито уставился на Цицерона.
– Надо сказать, мы ожидали от тебя большей благодарности – после всего, что мы для тебя сделали.
– Само собой, – добавил Милон, – ты будешь одним из пятнадцати помощников-уполномоченных.
И он потер большой и указательный пальцы, намекая на прибыльный характер этого назначения.
Наступившая вслед за тем тишина была неловкой. В конце концов Афраний заговорил снова:
– Что ж, мы оставим тебе набросок, и, когда ты обратишься к Сенату, с интересом выслушаем твои слова.
После их ухода Квинт первым взял слово:
– По крайней мере, мы теперь знаем, какова их цена.
– Нет, – мрачно ответил Цицерон, – это не их цена. Это просто первый взнос по ссуде, которая, с их точки зрения, никогда не будет возвращена, сколько бы я им ни отдал.
– Итак, что ты будешь делать? – спросил его брат.
– Ну, это же абсолютно дрянная альтернатива, не так ли? Превознеси закон, и все скажут, что я – ставленник Помпея; промолчи – и он повернется против меня. Как бы я ни поступил, я проиграю.
Как это часто бывало, Марк Туллий не решил, какого курса придерживаться, даже когда мы отправились на заседание Сената. Ему всегда нравилось прикидывать температуру зала, прежде чем начать говорить – выслушивать его сердцебиение, как доктор выслушивает пациента.
С нами были гладиаторы, играющие роль телохранителей: спутник Милона во время его визита в Македонию Бирра и три его товарища. В придачу явились двадцать или тридцать клиентов
[23] Цицерона, служивших ему человеческим щитом, так что мы чувствовали себя в полной безопасности.
По дороге покрытый шрамами Бирра похвалился передо мной силой их группы: он сказал, что у Милона и Помпея есть еще сотня пар гладиаторов в резерве – в бараках на Марсовом поле, – и они готовы в мгновение ока приступить к делу, если Клодий попытается выкинуть какой-нибудь из своих трюков.
Мы добрались до здания Сената, и я протянул Цицерону текст его речи. На пороге он прикоснулся к древнему косяку и оглядел то, что называл «огромнейшей в мире комнатой» в благодарном изумлении, что дожил до того, чтобы увидеть ее вновь.
Когда Марк Туллий приблизился к своему обычному месту на передней скамье, ближайшей к консульскому возвышению, сидевшие поблизости сенаторы встали, чтобы пожать ему руку. Собрание было далеко не полным – я заметил, что отсутствует не только Гней Помпей, но также и Клодий, и Марк Красс, чей союз с Помпеем и Цезарем все еще был самой могучей силой в республике. Я гадал, почему они не явились.
