Видя, что произошло, Красс обратился к нашим людям с такими словами: «Римляне, это горе – мое личное горе. Но на вас, оставшихся целыми и невредимыми, зиждется великая судьба и слава Рима. А теперь, если у вас есть сколько-нибудь жалости ко мне, потерявшему лучшего на свете сына, докажите это яростью, с которой встретитесь с врагом».
К сожалению, люди не обратили внимания на его слова. Наоборот, зрелище это сломило дух и парализовало энергию наших войск более всех прочих случившихся ужасных событий. Избиение по воздуху возобновилось, и вся армия наверняка была бы уничтожена, если б не опустилась ночь и парфяне не отступили, крича, что дадут Крассу погоревать ночью о сыне, а к утру вернутся, чтобы покончить с нами.
Это дало нам шанс. Марк Красс был обессилен горем и отчаянием и больше не мог отдавать приказы, поэтому я принял на себя командование войском, и в тишине, под покровом тьмы, люди, способные идти, проделали форсированный марш до города Карры. Позади, под самые жалобные крики и мольбы, были оставлены около четырех тысяч раненых, которых парфяне на следующий день либо перебили, либо взяли в рабство.
В Каррах наше войско разделилось. Я во главе пятисот человек двинулся в сторону Сирии, в то время как Марк Красс повел основные силы нашей выжившей армии к горам Армении. Донесения разведки показали, что у крепости Синакка он столкнулся с армией, возглавляемой подданным парфянского царя, и ему предложили перемирие. Взбунтовавшиеся легионеры вынудили Марка Красса пойти вперед и начать переговоры, хотя тот считал, что это ловушка. Он пошел, но повернулся и произнес такие слова: «Я призываю всех вас, находящихся здесь римских офицеров, быть свидетелями того, что меня принуждают туда идти. Вы видите, какой позор и насилие я вынужден терпеть. Но если вы спасетесь и невредимыми доберетесь домой, расскажите всем, что Красс погиб из-за того, что был обманут врагом, а не из-за того, что его сдали парфянам его же собственные соотечественники».
Таковы были его последние известные слова. Он был убит вместе со своими командирами легионов. Впоследствии мне сообщили, что Силлак лично доставил царю Парфии его отрубленную голову во время представления «Вакханок» и что головой этой пользовались на сцене как реквизитом
[44]. После чего царь велел влить в рот Красса расплавленное золото, заметив: «Теперь пресыться тем металлом, до которого ты был так жаден при жизни».
Я жду приказаний Сената».
Когда Помпей закончил чтение, наступила тишина. Наконец Цицерон спросил:
– Можно узнать, сколько людей мы потеряли?
– По моим подсчетам, тридцать тысяч.
Среди собравшихся сенаторов пронесся стон уныния. Кто-то заметил, что если так и есть, то это худшее поражение с тех пор, как Ганнибал уничтожил армию Сената при Каннах сто пятьдесят лет тому назад.
– Содержание данного документа, – сказал Помпей, помахав донесением Кассия, – не должно покинуть пределы этой комнаты.
– Согласен, – ответил Марк Туллий. – Откровенность Кассия похвальна, пока не публична, но для народа надо приготовить менее тревожную версию, сделав акцент на храбрости наших легионеров и их командиров.
Сципион, который был тестем Публия, добавил:
– Да, все они погибли героями – вот о чем мы должны всем рассказать. Именно это я и расскажу своей дочери. Бедная девочка овдовела в девятнадцать лет.
– Пожалуйста, передай ей мои соболезнования, – сказал Помпей.
Потом заговорил Гортензий. Бывшему консулу было за шестьдесят, и он почти удалился от дел, но к нему все еще уважительно прислушивались.
– И что будет дальше? – оглядел он всех присутствующих. – Предположим, парфяне на этом не остановятся. Зная нашу слабость, они в отместку вторгнутся в Сирию. Мы едва сможем собрать легион для ее защиты, и у нас нет там губернатора.
– Я предлагаю назначить исполняющим обязанности губернатора Кассия, – сказал Помпей. – Он твердый, не щадящий своих сил человек – именно то, что требуется в нынешней критической ситуации. Что же касается армии… Что ж, он должен будет набрать на месте новую армию и обучить ее.
Домиций Агенобарб, никогда не упускавший возможности сделать подкоп под Цезаря, заметил:
– Все наши лучшие бойцы в Галлии. У Цезаря есть десять легионов – это огромное число. Почему бы нам не приказать ему послать пару легионов в Сирию, чтобы заткнуть брешь?
При упоминании имени Юлия Цезаря по комнате ощутимо пронесся ветерок враждебности.
– Он сам набрал те легионы, – напомнил Помпей. – Я согласен, что они были бы полезнее на востоке. Но он считает, что эти люди принадлежат ему.
– Что ж, нужно напомнить ему, что они – не его собственность. Они существуют для того, чтобы служить республике, а не ему, – возразил Агенобарб.
Впоследствии Цицерон сказал, что, только глядя на сенаторов, энергично кивающих в знак согласия, он понял истинное значение гибели Красса.
– Дорогой Тирон, чему мы научились, пока писали нашу книгу «О государстве»? – усмехнулся он. – Раздели власть в государстве на три части – и напряжение будет сбалансировано, раздели ее на две – и рано или поздно одна сторона обязательно будет стремиться возобладать над другой. Таков закон природы. Каким бы бесчестным ни был Красс, он, по крайней мере, сохранял равновесие между Помпеем и Цезарем. Но кто будет это делать после его смерти?
Итак, мы медленно двинулись к катастрофе.
Временами Цицерон был достаточно проницателен, чтобы это видеть.
– Может ли конституция, разработанная несколько веков назад с целью заменить монархию, основанная на народном ополчении, надеяться управлять империей, чьи границы находятся за пределами всего, о чем когда-либо мечтали ее создатели? – спрашивал он меня. – Или существование постоянных армий и приток непостижимых богатств должен неизбежно уничтожить нашу демократическую систему?
А потом он отмахивался от таких апокалипсических разговоров, как от чрезмерно мрачных, и возражал сам себе, что республика в прошлом претерпевала всякого рода бедствия – вторжения, революции, гражданские войны – и всегда каким-то образом выживала; так почему же на сей этот раз все должно быть по-другому?
