Примерно в полдень легион сменил позицию, и мы осторожно последовали за ним. Деревянное укрепление, построенное людьми Цезаря в дюнах, было в наших руках, а на равнине за ним развернулись тысячи человек. Было очень жарко. Повсюду лежали тела, пронзенные стрелами и копьями или с ужасными зияющими ранами. Справа мы увидели несколько кавалерийских отрядов, галопом скачущих к месту боя. Цицерон был уверен, что заметил среди них Марка, и все мы начали громко их подбадривать, но потом Квинт узнал цвета, в которые они были одеты, и объявил, что это люди Цезаря. Тут ликторы Марка Туллия поспешно оттеснили его от поля битвы, и мы вернулись в лагерь.
Стало известно, что битва при Диррахии закончилась великой победой. Линию укреплений Цезаря безвозвратно прорвали, и вся его позиция оказалась под угрозой. В тот день он и вправду был бы полностью побежден, если б не сеть траншей, которая замедлила наше продвижение и из-за которой нам пришлось окопаться на ночь.
Люди Помпея приветствовали его на поле боя как военачальника-победителя, а когда наш предводитель вернулся в лагерь в военной колеснице, в сопровождении своих телохранителей, он проскакал внутри укреплений по периметру и туда-сюда по освещенным факелами проходам между палаток под приветственные крики легионеров.
Назавтра, к исходу утра, вдалеке – там, где находился лагерь Цезаря, – начали подниматься над равниной столбы дыма. В то же время отовсюду с нашей передовой стали поступать донесения, что траншеи противников пусты. Наши люди двинулись вперед; сперва они шли осторожно, но вскоре уже бродили по вражеским укреплениям, удивленные тем, что столько месяцев труда можно было так запросто бросить. Однако сомнений не оставалось: легионеры Цезаря маршировали на восток по Эгнатиевой дороге, мы видели поднятую ими пыль. Все снаряжение, которое они не смогли взять с собой, горело позади них. Осада закончилась.
Под вечер Гней Помпей собрал совещание Сената в изгнании с целью решить, что делать дальше. Цицерон попросил меня сопровождать его и Квинта, чтобы у него осталась запись того, что там решат. Часовые, охранявшие палатку Помпея, без единого вопроса кивнули мне, разрешая войти, и я занял укромное местечко, встав в стороне вместе с другими секретарями и адъютантами.
Присутствовала, должно быть, почти сотня сенаторов, которые сидели на скамьях. Помпей, весь день осматривавший позиции Цезаря, появился после того, как все уже пришли, и ему устроили стоячую овацию, на что он ответил прикосновением маршальского жезла к своей знаменитой челке.
Помпей доложил, в какой ситуации после битвы находятся обе армии. Враг потерял примерно тысячу человек убитыми, еще триста были взяты в плен.
Тит Лабиний немедленно предложил, чтобы всех пленных казнили.
– Я беспокоюсь, что они заразят предательскими мыслями наших людей, которые их охраняют, – пояснил он. – Кроме того, они утратили право на жизнь.
Цицерон с выражением отвращения на лице встал, чтобы возразить.
– Мы одержали грандиозную победу. Конец войны не за горами. Разве теперь не время для великодушия?
– Нет, – ответил Лабиний. – Следует преподать людям Цезаря урок.
– Урок, который лишь заставит их сражаться с еще большей решимостью, как только они узнают, какая судьба ожидает их, если они сдадутся.
– Так тому и быть. Тактика Цезаря предлагать милосердие опасна для нашего боевого духа.
Тит Лабиний многозначительно посмотрел на Афрания, понурившего голову.
– Если мы не будем брать пленных, Цезарь будет вынужден поступать так же, – предупредил всех тот.
И тогда заговорил Помпей – с твердостью, нацеленной на то, чтобы закончить дискуссию:
– Я согласен с Лабинием. Кроме того, солдаты Цезаря – предатели, которые незаконно вооружились против своих соотечественников. Это ставит их в особое положение в наших войсках. Давайте перейдем к следующему вопросу.
Но Цицерон не позволил закрыть эту тему.
– Погодите минутку. Мы сражаемся за цивилизованные ценности или мы дикие звери? Эти люди – римляне, как и мы. Мне бы хотелось, чтобы была записана моя точка зрения: это – ошибка.
– А мне бы хотелось, чтобы было записано, – подал голос Домиций Агенобарб, – что следует обращаться как с предателями не только с теми, кто открыто сражался на стороне Цезаря, но и со всеми, кто пытался быть нейтральным, приводил доводы в пользу мира или же вступал в контакты с врагом.
Слова Агенобарба встретили теплыми аплодисментами. Цицерон вспыхнул и замолчал.
– Ну, тогда решено, – сказал Помпей. – Теперь я предлагаю, чтобы вся армия – не считая, скажем, пятнадцати когорт, которые я оставлю для защиты Диррахия, – отправилась в погоню за Цезарем с целью при первой же возможности навязать ему битву.
Это роковое заявление было встречено громким одобрительным рокотом.
Марк Туллий поколебался, огляделся по сторонам и снова встал.
– Кажется, я оказался в роли того, кто вечно выбивается из хора. Простите, но разве это не удобный случай ухватиться за представившуюся возможность и вместо того, чтобы гнаться за Цезарем на восток, отплыть на запад, в Италию, и вернуть себе контроль над Римом? В конце концов, считается, что именно в том и состоит смысл этой войны.
Помпей покачал головой:
– Нет, это была бы стратегическая ошибка. Если мы вернемся в Италию, ничто не помешает Цезарю завоевать Македонию и Грецию.
– И пусть! Я бы в любой момент обменял Македонию и Грецию на Италию. Кроме того, у нас там есть армия под командованием Сципиона.
– Сципион не может победить Цезаря, – резко ответил Гней Помпей. – Только я могу его победить. И эта война не закончится лишь из-за того, что мы вернемся в Рим. Эта война закончится, только когда Цезарь будет мертв.
В конце совещания Цицерон подошел к нашему предводителю и попросил разрешения остаться в Диррахии, вместо того чтобы присоединиться к армии в грядущей кампании. Помпей, явно раздраженный его критикой, смерил его взглядом с ног до головы с выражением сродни презрению, но потом кивнул:
– Думаю, это хорошая идея.
Он отвернулся от моего друга, словно отмахнувшись от него, и начал обсуждать с одним из своих офицеров порядок, в котором легионы выступят на следующий день. Цицерон ждал, когда их беседа закончится, вероятно, намереваясь пожелать Помпею удачи. Но тот был слишком погружен в организацию марша, или, во всяком случае, притворялся, что погружен, – и в конце концов Марк Туллий сдался и покинул палатку.
Когда мы шли оттуда, Квинт спросил брата, почему тот не захотел отправиться с армией.
– Эта глобальная стратегия Помпея означает, что мы можем застрять тут на годы, – ответил Цицерон. – Я не могу больше это поддерживать. И, говоря откровенно, не могу пережить еще один переход через проклятые горы.
– Люди говорят, это из-за того, что ты боишься, – осторожно заметил Квинт.
