Мы шли на веслах всю ночь. Гладкое море и скалистый берег серебрились в свете луны, и единственными звуками были всплески весел и негромкие голоса людей в темноте. Цицерон долго разговаривал с глазу на глаз с Катоном, а позже рассказал мне, что тот был не просто спокоен – он был безмятежен.
– Вот что может статься с человеком, который всю свою жизнь посвятил стоицизму. Лично он следовал велениям своей совести, совесть его спокойна, и он полностью смирился с возможностью смерти. По-своему, он так же опасен, как Цезарь и Помпей, – заявил мой друг.
Я спросил, что Цицерон имеет в виду. Тот ответил не сразу.
– Помнишь, что я написал в своем маленьком труде о политике? Кажется, это было так давно! «Как целью лоцмана является спокойный проход его корабля, а целью доктора – забота о здоровье его пациента, так целью государственного деятеля должно быть счастье его страны». Ни Цезарь, ни Помпей ни разу не смотрели на свою роль под таким углом. Для них все это лишь вопрос личной славы. То же самое относится и к Катону. Я говорю тебе, этот человек полностью доволен просто тем, что прав, хотя его принципы нас сюда и завели: на хрупкое суденышко, плывущее в одиночестве в лунном свете вдоль чужеземных берегов.
В тот день Марк Туллий совершенно разочаровался во всем этом – опрометчиво разочаровался, по правде говоря.
Добравшись до Керкиры, мы обнаружили, что красивый остров переполнен спасшимися из бойни при Фарсале. Истории о хаосе и о некомпетентности Гнея Помпея были ужасающими. О самом Помпее не было никаких известий. Если он был жив, то не отправлял никаких посланий, если же мертв, то никто не видел его тела: он словно исчез с лица земли.
В отсутствие главнокомандующего Катон созвал совещание Сената в храме Зевса на выступающем в море мысу, чтобы решить, каким будет дальнейший ход войны.
Некогда многочисленная ассамблея сократилась теперь человек до пятидесяти. Цицерон надеялся воссоединиться с сыном и братом, но нигде не смог их найти. Вместо них он увидел других выживших – Метелла Сципиона, Афрания и сына Помпея, Гнея-младшего, который убедил себя, что крах его отца был всецело результатом предательства. Я заметил, что Гней все время свирепо глядит на Цицерона, и боялся, что он может быть опасен для моего друга. Еще там присутствовал Кассий, а вот Агенобарба не было – оказалось, что он в числе многих других сенаторов пал в битве.
Снаружи было жарко и ослепительно светило солнце, а внутри храма – прохладно и сумрачно. Статуя Зевса высотой в два человеческих роста равнодушно глядела вниз на дискуссии побежденных смертных.
Катон начал с заявления о том, что в отсутствие Помпея Сенату нужно назначить нового главнокомандующего.
– Им должен стать, согласно нашему древнему обычаю, самый старший экс-консул среди нас, и поэтому я предлагаю Цицерона, – объявил он.
Марк Туллий разразился хохотом. Все повернули головы, чтобы посмотреть на него.
– Серьезно, сограждане? – недоверчиво спросил оратор. – После всего, что случилось, вы всерьез считаете, что я должен принять на себя руководство этой катастрофой? Если б вы нуждались в моем руководстве, вам следовало бы прислушаться к моему совету раньше, и тогда мы не оказались бы в нынешнем отчаянном положении. Я категорически отказываюсь от подобной чести!
С его стороны было неблагоразумным говорить так резко. Он был измучен и перевозбужден, но и остальные находились в том же состоянии, а некоторые к тому же были ранены. Раздраженные и протестующие крики в конце концов унял Порций Катон, сказав:
– Судя по словам Цицерона, я понимаю так: он расценивает наше положение как безнадежное и взывает к миру.
– Вне всяких сомнений, – ответил мой друг. – Разве не достаточно уже погибло хороших людей, чтобы это удовлетворило твою философию?
Тут подал голос Сципион:
– Мы потерпели поражение, но не побеждены. У нас все еще есть верные союзники по всему миру, особенно царь Юба в Африке.
– Итак, вот до чего мы должны опуститься? Сражаться бок о бок с нумидийскими варварами против наших сограждан-римлян?! – еще больше распалился Марк Туллий.
– Тем не менее у нас все еще есть семь орлов
[59].
– Семь орлов? Это было бы прекрасно, если б мы сражались с галками.
– Да что ты понимаешь в сражениях?! – вопросил молодой Гней Помпей. – Ты, презренный старый трус!
С этими словами он вытащил меч и ринулся на Цицерона. Я был уверен, что моему другу конец, но Гней со сноровкой опытного фехтовальщика в последний момент удержал руку, так что кончик меча лишь коснулся шеи оратора.
– Я предлагаю убить предателя и прошу у Сената дозволения сделать это немедленно! – воскликнул он и нажал на меч чуть сильнее, так что Цицерону пришлось откинуть голову, чтобы ему не пронзили горло.
– Остановись, Гней! – крикнул Порций Катон. – Ты навлечешь позор на своего отца! Цицерон его друг – и твой отец не хотел бы видеть, как ты его оскорбляешь. Вспомни, где ты находишься, и опусти меч!
Сомневаюсь, что кто-нибудь другой смог бы остановить сына Помпея Великого, когда кровь кинулась тому в голову. Мгновение-другое этот молодой зверь колебался, но потом убрал меч, выругался и зашагал на свое место. Марк Туллий выпрямился и уставился прямо перед собой. Струйка крови, стекая у него по шее, запятнала его тогу.
– Послушайте меня, сограждане, – сказал Катон. – Вы знаете мою точку зрения. Когда над нашей республикой нависла угроза, я считал, что наше право и наш долг – заставить каждого гражданина, в том числе равнодушного и плохого, поддержать наше дело и защитить государство. Но теперь республика потеряна…
Он помолчал, оглядевшись по сторонам – никто не оспорил его утверждение.
– Теперь, когда наша республика потеряна, – тихо повторил Марк Порций, – даже я считаю, что было бы бесчувственным и жестоким заставлять кого бы то ни было разделить ее падение. Пусть те, кто желают продолжать бой, останутся здесь, и мы обсудим дальнейшую стратегию. И пусть те, кто желают устраниться от борьбы, теперь покинут нашу ассамблею – и ни один человек да не причинит им вреда!
Сперва никто не двигался, а потом Цицерон очень медленно встал. Он кивнул Катону, зная, что тот спас ему жизнь, повернулся и вышел – покинул храм, покинул дело Сената, покинул войну и покинул публичную жизнь.
Цицерон боялся, что его убьют, если он останется на острове – если не Гней, то один из товарищей Гнея. Поэтому мы уехали в тот же день. Мы не могли отплыть обратно на север: берег мог попасть в руки врага. Вместо этого мы медленно двигались дальше на юг до тех пор, пока спустя несколько дней не прибыли в Патры – порт, где я жил во время своей болезни.
Как только корабль причалил, Марк Туллий с одним из ликторов послал весточку своему другу Манию Курию, сообщая, что мы здесь, в городе. Не дожидаясь ответа, мы наняли носилки и носильщиков, чтобы нас и наш багаж доставили в дом Курия.
