В конце концов, уже поднимаясь на борт корабля, отплывающего из Дублина в Англию, Каро получила от Байрона столь оскорбительное и жестокое письмо, что леди Бесборо сочла необходимым отложить отъезд из Лондона на неопределенный срок, а саму Каролину, повергнутую в состояние глубочайшего шока, немедленно снова уложить в постель.
«Моя дорогая Фанни… — писала леди Бесборо, — ты не можешь себе представить, что творится у меня в душе…»
Прочитав эти строки, Фанни устало вздохнула. Когда ей принесли это письмо, она срезала в саду свежие цветы, чтобы украсить ими гостиную.
Из дома доносились неуверенные скрипичные пассажи, скрипке вторило пианино — сыновья Чарльза приехали из Харроу домой на пасхальные каникулы.
Со времени смерти Чарльза прошло уже около трех лет, но Фанни и не помышляла о новом замужестве. Ее девичья влюбленность в Уильяма со временем угасла; повзрослев, она с горечью осознала, что ее грезам никогда не суждено сбыться.
Теперь она редко бывала в Лондоне и лишь время от времени приезжала в Брокетт, чтобы повидаться с Каро и Генриеттой.
Оставив на крыльце корзинку с цветами, Фанни вернулась в дом. Ее взгляд был рассеян, в руке она сжимала недочитанное письмо.
Перед ее мысленным взором проносились события последних лет.
Они с леди Бесборо не уставали тешить себя надеждами, что Каролина навсегда порвала с Байроном, но их ожидания неизменно оказывались напрасными.
После поездки в Ирландию, закончившейся ужасной катастрофой, Каролина провела несколько месяцев в Брокетте, где вела себя как настоящая сумасшедшая.
Обзаведясь целым сонмом едва знакомых ей молодых обожателей, принадлежащих к самым разнообразным слоям общества, она целыми днями скакала верхом по окрестным деревням, повсюду сопровождаемая своей шумной свитой, и, по слухам, предлагала неслыханное по своей щедрости вознаграждение любому смельчаку, который бы рискнул вызвать на дуэль лорда Байрона.
Но, как оказалось, никто из них так и не отважился пойти ради нее на столь рискованный шаг, и тогда она приказала развести в саду огромный костер. Когда в небо взметнулись языки пламени, Каро ненадолго исчезла в доме, а затем снова появилась в сопровождении лакея, держащего в руках ворох подарков, преподнесенных ей лордом Байроном, и шкатулку с его письмами. После того как все это было торжественно предано огню, специально нанятые по такому случаю деревенские девушки начали отплясывать вокруг костра, громко распевая глупую и довольно вульгарную песенку, сочиненную самой Каролиной.
Тем не менее переписка между Каро и лордом Байроном не прекращалась. Вскоре они встретились в Лондоне, и он, к тому времени порядком уставший от назойливости леди Оксфорд, сумел вымолить у Каролины прощение. Впрочем, перемирие длилось лишь до того дня, пока на одной из шумных столичных вечеринок лорд Байрон не оказался замечен в обществе своей очередной пассии.
Но однажды случилось то, что повергло всех близких Каролины в состояние отчаяния и ужаса.
На одном из балов лорд Байрон имел неосторожность в присутствии Каролины проявить повышенное внимание к хорошенькой юной леди, впервые выехавшей в свет, за что тотчас и поплатился. Разъяренная Каро, выкрикивая что-то нечленораздельное, схватила со стола хрустальный бокал и, разбив его о пол, принялась резать себе осколками руки. Кровь заливала ее бальное платье, дамы в ужасе верещали, а мужчины, бросившиеся было к ней на помощь, застыли в испуге, так как она тут же поднесла один из осколков к своему горлу, угрожая нанести смертельную рану. Только леди Мельбурн удалось сохранить присутствие духа: неслышно подойдя сзади, она мертвой хваткой вцепилась Каро в запястья, не давая ей возможности привести в исполнение свою угрозу, и держала ее в таком состоянии до тех пор, пока не подоспел Уильям и не вынес ее из комнаты на руках.
Неделю спустя, когда Каро немного пришла в себя, Уильям снова привез ее в Брокетт. Фанни чувствовала, как сжимается от боли ее сердце, когда она смотрела на его измученное и печальное лицо.
Но Каролина была совершенно безразлична к Уильяму, впрочем, как и к своему бедному сыну. Огастес по-прежнему находился под наблюдением множества врачей, которые раз от раза выносили самые противоречивые вердикты.
К семи годам мальчик вырос довольно высоким и физически крепким, но все еще едва говорил и никак не мог освоить даже нескольких первых букв алфавита.
Уильям, чей упрямый оптимизм уже давно не вызывал у остальных домочадцев ничего, кроме жалости, все еще продолжал верить обнадеживающим прогнозам.
Оправившись от кошмарного происшествия на балу, Каролина, казалось, раскаялась, и теперь их иногда видели вместе с Уильямом.
Фредерик Лэм был ранен под Ватерлоо, и Каролина поехала вместе с Уильямом в Брюссель, чтобы побыть с Фредериком до его выздоровления. Из Брюсселя они отправились в Париж, где Каролина, пустив в ход свое обаяние и ум, совершенно очаровала герцога Веллингтонского и сэра Уильяма Скотта.
Впервые за последние годы Каролина и Уильям, опьяненные Парижем, снова почувствовали себя счастливыми.
Вернувшись в Англию, они узнали, что помолвка лорда Байрона с Анабеллой Милбэнк все же состоялась. К всеобщему удивлению, Каролина восприняла эту новость едва ли не равнодушно, выразив лишь свое удивление по поводу столь неосмотрительного поступка Анабеллы.
Не прошло и года, как по Лондону поползли слухи о скандальном разводе лорда Байрона с Анабеллой. Поговаривали, что поэт вступил в преступную связь со своей единокровной сестрой — неуклюжим, но очень добродушным созданием, не имеющим ни малейшего понятия о пороках.
Каролина отказывалась верить сплетням.
— Анабелла, — как-то с презрением сказала она, — как и прочие благонравные ханжи, готова с легкостью обвинить во всех смертных грехах любого, кто придется ей не по нраву.
Настроение Каро всегда было непредсказуемым, и через некоторое время ее безмятежное спокойствие сменилось глубокой меланхолией и смятением чувств. Фанни редко виделась с ней, но из писем Генриетты знала: вместо того чтобы переехать на Кэвендиш-сквер, Каро почему-то по-прежнему занимает свои апартаменты в Мельбурн-Хаус, тем самым предоставляя семейству Лэм возможность портить ей жизнь.
Сейчас, сидя в кресле возле окна, Фанни смотрела на недочитанное письмо и отчего-то испытывала перед ним странное чувство почти что благоговейного ужаса. Это казалось тем более странным, что она уже давно привыкла к слезным мольбам и причитаниям Генриетты, но с некоторых пор ее преследовала мысль, что в ближайшее время в жизни Каро может произойти какой-то серьезный кризис.
Фанни со вздохом развернула письмо и принялась читать его заново:
«Моя дорогая Фанни.
Ты не можешь себе представить, что творится у меня в душе. Да простит меня Господь, если я несправедлива к леди Мельбурн, но теперь я абсолютно убеждена в том, что она действительно намерена довести Каро до безумия. Вся семья, похоже, с радостью содействует ей в этом злом намерении — разумеется, за исключением бедного Уильяма, с которым Каро весь последний год находится в весьма добросердечных отношениях.
