– Я собираюсь спать. И ты тоже.
Он прижал ее спиной к своей груди и обхватил обеими руками. Эйслин показалось, что ее под грудью перевязали стальными канатами. Ужасно неприятное положение, но хотя бы не болезненное. И даже вполне комфортабельное, если бы она решила расслабиться. Но она не станет этого делать.
– Я же не пойду ночью бродить по пустыне. Грейвольф, опусти меня.
– Я не дам тебе шанса. Так что нет, если не желаешь оказаться прикованной к рулю.
– И куда бы я делась, если бы мне удалось сбежать?
– Одно я о тебе точно выяснил – ты очень находчивая леди.
– Мы неизвестно где. И вокруг темно.
– Здесь есть луна.
Да, она уже обратила внимание и на луну, и на звезды, каких она никогда раньше не видела. Большие и яркие, совсем не похожие на те, что можно увидеть в городе. В любое другое время она бы восхитилась зрелищем, посмаковала бы его, окунулась в его великолепие. Наслаждалась бы, ощущая себя совсем крошечной на фоне огромного неба.
Но сейчас она ничего не хотела знать о красоте ночи. Она хотела, чтобы память сохранила только этот ужас и ничего больше.
– Я была бы дурой, если бы решилась уйти одна. Даже если бы знала, где я, и вообще смогла от тебя сбежать.
– Я хочу быть уверен, что ты этого не сделаешь. Так что и не пытайся, для твоей же пользы.
Ее встревожило, каким напряженным тоном он высказал это предупреждение. А еще волны дрожи, что проходили по его рукам у нее под грудью. И ощутимое давление на поясницу. Она нервно сглотнула, понимая, что это должно было означать.
– Пожалуйста, не делай этого. – Ей хотелось засунуть гордость куда подальше и умолять его. Она не выдержит всю ночь в такой близости с ним. И не потому, что ей слишком неприятно, скорее наоборот, недостаточно неприятно. – Отпусти меня.
– Нет.
Она замолчала, поняв, что без толку просить его передумать. Но расслабляться не стала. Она лежала у него на груди с напряженной спиной. Вскоре у нее заболела шея от усилий выдерживать между ними хоть какую-то дистанцию. И только решив, что он уже спит, она позволила себе откинуть голову ему на плечо.
– Ты очень упряма, Эйслин Эндрюс.
Эйслин закрыла глаза и скрежетнула зубами, понимая, что он был свидетелем ее упрямства и капитуляции. Наверное, он специально ждал, когда она сдастся.
– Если ты немного отпустишь руки, мне будет легче дышать.
– Или дотянуться до ножа.
Они помолчали, потом он произнес:
– Ты – одна из немногих.
– Немногих кого?
– Женщин, с которыми я провел больше одной ночи.
– Не жди, что я почувствую себя польщенной.
– Я и не жду. Не сомневаюсь, что девственница-англо не может вообразить себе худшего кошмара, чем индеец, лежащий между ее белых ляжек.
– Ты невообразимо вульгарен. И я не девственница.
– Ты замужем?
– Нет.
– Жила с кем-то?
– Нет.
– Любовные интрижки?
– Не твое дело.
Она скорее умрет, чем расскажет, что у нее был только один мужчина. И то едва ли стоящий упоминания. Это был чрезвычайно неутешительный опыт, в котором она в основном удовлетворяла свое любопытство.
Между ней и тем мужчиной была лишь некоторая привязанность. Они мало общались, ни тепла, ни близости не было, не говоря уже о страсти. После того, как все закончилось, она испытала сильнейшее разочарование и крушение иллюзий, и ей представлялось, что ее партнер тоже остался разочарован.
С тех пор она больше не рисковала такими щекотливыми ситуациями и в последнее время начала думать, что просто не склонна к сексу. Она ходила на свидания, но никто не вызывал у нее желания продолжить знакомство и выйти за пределы ресторанных ужинов и целомудренных поцелуев на прощание.
Не желая говорить о своей личной жизни – или об отсутствии таковой, – она спросила:
– А как насчет тебя? Сколько сердечных дел у тебя было?
Но Грейвольф то ли заснул, то ли проигнорировал ее вопрос. Как бы там ни было, ответа она не дождалась.
Она поуютнее прижалась к чему-то теплому.
В ее сонном мозгу отдалось тихое ворчание, чем-то напоминающее мурлыканье большой кошки. Эйслин пошевелилась. Ее разум начал складывать получаемые от органов чувств отрывки информации, и она резко села, широко распахнув глаза.
– О господи! – воскликнула она.
– Это мои слова, – простонал он.
Она лежала, распластавшись, на Лукасе Грейвольфе.
Видимо, ночью она перевернулась, и сейчас ее щека покоилась на его голой груди в разрезе расстегнутой рубашки. Грудь прижималась к его животу, а бедра…
– О боже, – повторила она, когда поняла, что бедрами прижимается к его паху.
Эйслин вспыхнула и отпрянула, быстро перебравшись на другую сторону сиденья.
– Я сож-жалею, – с трудом выговорила она, стараясь не смотреть на него.
– Я тоже, – сердито ответил он, открывая дверцу со своей стороны и практически вываливаясь на землю.
Довольно долго он стоял около машины, и Эйслин не смела спросить, в чем дело. Она знала в чем.
Потом он обошел машину и поднял капот. Подергал что-то внутри, снова вернулся к открытой дверце и присел на сиденье.
– Снимай бюстгальтер.
Предложи он ей отрастить крылышки и взлететь, она и то вряд ли бы так удивилась.
– Прошу прощения?
– Ты меня слышала. Или бюстгальтер, или блузку. Только поторопись. Мы и так уже достаточно потеряли время.
Уже вовсю рассвело, и Эйслин покраснела еще сильнее, поняв, как крепко они оба спали. Конечно, вчерашний день их вымотал и…
– Или ты снимаешь его, или я сделаю это за тебя, – резко прервал он ее мысли.
– Отвернись.
– О, да какого… – Он отвернулся.
Эйслин торопливо скинула блузку, потом сняла бюстгальтер и, снова надев блузку, быстро ее застегнула.
– Вот. – Она сунула ему деталь своего туалета. Он молча принял бюстгальтер и пошел с ним к капоту машины.
Пара-тройка минут работы в поте лица и изощренных ругательств, и Грейвольф захлопнул капот. Вернулся за руль, вытирая руки об штанины. И в качестве хоть какого-то объяснения проговорил:
– Какое-то время продержится.
Но, как оказалось, не слишком долго. Они проехали всего около двадцати миль, как из-под капота стали вырываться белые струйки пара, напоминая явление призрака. Потом струйки превратились в потоки.
– Нам лучше остановиться, пока машина не взорвалась, – осторожно предложила Эйслин.
