Однако на сознательном уровне она не рассматривала версию о беременности. Не позволяла себе об этом думать. Но когда доктор сообщил ей по результатам анализов, что она беременна, Эйслин не испытала ни шока, ни удивления. На самом деле в первый момент она испытала огромную радость.
Но потом эйфория уступила место реальности, и она крепко задумалась, каково ей придется воспитывать ребенка одной, без мужа. Она понимала, что ее решение будет иметь серьезные последствия, но всерьез никогда не думала об аборте.
Она безумно полюбила своего малыша с того момента, как узнала о его существовании. Жизнь внезапно обрела смысл. Теперь ей было чего ждать. Появились и цели, и горизонты.
Потому на вопрос Лукаса она ответила сразу, без колебаний:
– Я очень хотела ребенка. – Она сунула руку под пеленку и положила ладонь на мягкие волосики. Тони с энтузиазмом сосал молоко. – Я полюбила его с самого первого момента.
– А ты не думала, что я имею право об этом знать?
– Я не считала, что тебе будет до него дело.
– Ну так больше не совершай таких ошибок. Мне есть до него дело.
– А что… что ты намерен делать дальше? – со страхом спросила она, презирая дрожащие нотки в своем голосе.
– Я намереваюсь стать его отцом.
Тони нетерпеливо ударил ее по груди крошечным кулачком. Ничто другое не могло заставить ее отвлечься от тяжелого взгляда Лукаса.
– Мне надо переложить его, – хрипло произнесла она.
Лукас опустил взгляд ей на грудь, и Эйслин заметила, как он рефлекторно сглотнул, прежде чем отвернуться.
Она приложила Тони к другой груди, и как только он устроился и присосался, снова заговорила:
– Я ничего не прошу у вас, мистер Грейвольф. Я вынашивала Тони девять месяцев. Я прошла всю беременность и роды без вашей помощи, и вообще чьей бы то ни было. Материально я вполне могу обеспечить…
Он развернулся так резко, что она замолчала из страха, что он сейчас подойдет и ударит ее.
– Думаешь, чековая книжка сможет удовлетворить все его нужды?
– Я этого не говорила, – вспыхнула она. – Я люблю его.
– Я тоже! – проревел он так, что Тони на мгновение даже выпустил сосок.
– Потише. Ты напугал Тони.
Лукас снизил тон, но не напор.
– Если ты думаешь, что я брошу своего сына и позволю тебе вырастить его в стерильном мире англо, то ты ошибаешься.
Она только крепче прижала к себе ребенка:
– О чем ты?
– О том, что завтра я возвращаюсь в резервацию, и он поедет со мной.
Эйслин смертельно побледнела. Даже губы стали белыми как мел. На лице остались только огромные голубые глаза, которые в упор смотрели на человека, снова превратившегося во врага.
– Ты не можешь его забрать.
– Могу. И заберу.
– Нет!
– Меня ничто не остановит.
– Я пущу по твоему следу полицию, – пригрозила она.
Его губы сложились в циничную улыбку.
– Меня никто не сможет найти, если я захочу спрятаться, мисс Эндрюс. Но даже если такое маловероятное событие случится, я буду бороться с тобой за своего сына и дойду до Верховного суда, если понадобится. Я ведь это умею. Я адвокат, помнишь? По-моему, он закончил.
Эйслин заледенела от страха. Когда она наконец осознала смысл его последнего предложения, он уже пересек комнату и наклонился над ней. Она не успела отреагировать, а Лукас снял с ее плеча пеленку.
Насытившийся Тони возлежал у нее на руках. Пухлая щечка прижималась к ее груди, а маленький ротик в жемчужных капельках молока привалился к соску. Он спал, переполненный молоком и довольный, как деспот после трехдневной оргии.
Лукас погладил щечку спящего ребенка. Коснулся его губ кончиком пальца. Потом темная голова приблизилась, и он поцеловал Тони в макушку.
Эйслин сидела в полном ошеломлении. Слишком потрясенная, чтобы шевельнуться. Она едва дышала. Лукас просунул ладони между ней и ребенком и забрал у нее мальчика. Выпрямился и отнес малыша в кроватку. Тони срыгнул, и Лукас снова хихикнул.
Эйслин заставила себя выйти из транса. Близость Лукаса ее просто парализовала. А ощущение его дыхания на коже буквально ошеломило. Она торопливо вернула на место чашечки бюстгальтера, застегнула рубашку и встала с кресла-качалки.
– Теперь нужно уложить его спать, – сказала Эйслин и, оттеснив Лукаса в сторону, подошла к кроватке.
Она перевернула Тони на животик.
– Он спит на животе?
– Да.
Малыш подтянул коленки и выставил попку. Почмокал губками, словно досасывая молоко, и затих.
– Он кажется таким удовлетворенным, – заметил Лукас.
– Сейчас да, – мягко согласилась Эйслин, накрывая сынишку одеялом.
– Ну а я нет.
Она подняла взгляд на Лукаса и вздрогнула. Его лицо выражало абсолютную бескомпромиссность.
– Ты не станешь забирать его у меня, ведь правда? – спросила она, надеясь, что ей не придется его умолять.
Она сомневалась, что отец сможет выиграть опеку у любящей, заботливой и обеспеченной матери, какие бы юридические махинации он ни проворачивал. Но Тони действительно мог стать предметом судебной тяжбы. Его могли даже забрать под опеку государства и передать в приемную семью, пока суд не решит, с кем он должен жить. А это могло занять годы.
– Подумай о Тони.
– О нем я и думаю. – Он взял ее за плечи. – Как ты считаешь, твое общество его примет? – И, не дав ей времени ответить, добавил: – Никогда, Эйслин. Они никогда не примут его.
Его руки тяжестью лежали у нее на плечах. Жесткие и теплые. Она вспомнила другой раз, когда он ее касался, и сразу пожалела об этом.
– Поверь мне, уж я-то знаю. С точки зрения англо, если в тебе есть хоть часть индейской крови, это все равно что ты целиком индеец. Хотя Тони так похож на англо, что он будет изгоем и в индейском обществе. Его не примут ни там, ни здесь.
– Я прослежу, чтобы его приняли.
Лукас улыбнулся уголком рта, насмешливо и с жалостью:
– Ты наивна и обманываешь саму себя, если действительно так думаешь. Ради бога, я знаю, каково находиться между двух культур! Я всю жизнь жил с этой раздвоенностью. Я должен защитить от нее своего сына.
– И каким образом? В чем ты видишь решение? Увезти его в отдаленную часть резервации, где он никогда не столкнется с другими людьми?
– Если понадобится, то и это тоже, – мрачно ответил он.
Эйслин недоверчиво на него посмотрела:
– И ты думаешь, это справедливо?
– Обстоятельства его рождения тоже не были справедливыми. Жизнь вообще несправедливая штука. Я уже давным-давно понял – справедливости не существует.
