«Для военного кабинета та неделя стала худшей за все время противостояния, — вспоминал позднее один министр. — Мы просто не могли понять, что за чертовщина там происходит. Мы теряли по кораблю в день, а на суше не делалось ровным счетом ничего». Парламентская сессия продолжалась, и депутаты жаждали новостей с мест боев буквально каждую минуту. Министры находились под непрестанным давлением общественности. Левин висел на телефоне с Филдхаузом, а Филдхауз постоянно теребил звонками Томпсона. Как и после гибели ушедшего на дно «Шеффилда», холодок напряженности вполз в взаимоотношения между политиками и военными. Уайтлоу заявлял, будто «вскакивал по ночам от кошмарных видений Суэца». Нотт стенал, жалуясь коллегам на начальников штабов, которые «все говорят о своем плацдарме, как будто бы у них нет никаких других целей, кроме как построить этот плацдарм». Слабые места операции «Сатгон» неожиданно выступили на первый план и стали самоочевидными-то был план высадки, а не ведения кампании на суше. Левину то и дело приходилось отбиваться от настойчивых вопросов: почему авиации врага удается прорваться и наносить удары? Почему так важно дожидаться прибытия 5-й бригады? Не слишком ли ответственная задача возложена на Томпсона, ведь он всего лишь бригадир? Почему Мур так долго тащится туда? «Вот что случается, когда все отдается на откуп ВМС, — указывал один министр. — На суше они беспомощны». Доверие к Томпсону начало быстро разрушаться. Военный кабинет совершенно не желал знать о его сложных взаимоотношениях с Вудвардом и, похоже, ничего и никогда не слышал о пересмотре задач Томпсона на острове Вознесения, сводившихся только к обеспечению берегового плацдарма и ожиданию затем прибытия 5-й бригады. Генерал-майор Мур явно во все большей степени превращался в единственную надежду политиков. Уж он-то, конечно, оживит сонную жизнь в Сан-Карлосе и поведет войска в направлении к Стэнли. Когда сделалось известным о сидении Мура «в плену» на борту «QE2», об отсутствии возможности для него прибыть на Восточный Фолкленд до конца месяца, министры пришли в состояние шока. Левина начали упрекать, почему он не организовал перевозку генерала по воздуху.
Давление отражалось и в противоречивых информационных утечках из военного кабинета в ходе течения дней первой недели после высадки. В первое воскресенье министры выразили Левину желание «как можно быстрее приступить к выступлению с плацдарма». Соответственно, с Даунинг-стрит уведомили прессу об ожидавшемся скоро — «буквально на днях» — наступлении на Порт-Стэнли. В понедельник, 23 мая, Нотт в ответ на откровенный натиск против своих командиров выступил с противоположными уверениями. «Не может идти и речи о том, чтобы давить на командование на месте и заставлять его выступать преждевременно», — известил он палату общин. После 25 мая, когда счет кораблям, потерянным оперативным соединением, составил пять единиц, Тэтчер сама повторяла ту же фразу на встрече с женщинами тори. И все же, по мере течения недели нетерпение росло — и росло со всех сторон. Члены парламента, журналисты и в особенности радио и телевидение, старавшиеся отвечать чаяниям жадно пожиравших их программы слушателей и зрителей, — все ждали быстрейших действий. За отсутствием их они пускались в рассуждения и высказывали предположения. Программа «Ночь новостей» Би-би-си превратилась в полуночный семинар, где эксперты в области обороны, некоторые из которых недавно вышли в отставку из частей, находившихся теперь на Фолклендских островах, строили возможные предположения относительно действий войск там, рисовали карты и моделировали ситуации. И все же почему, почему ничего не происходило? Чиновник из секретариата кабинета министров вспоминал: «В тот момент военный кабинет находился в состоянии, близком к панике — министры впадали в отчаяние не из-за ролей второго плана, которые им приходилось играть, а из-за невозможности скрыть разочарование, испытываемое ими по поводу, казалось бы, необьяснимого бездействия Томпсона».
Планы прорыва с берегового плацдарма на севере по направлению к Тил-Инлету и Порт-Стэнли и на юг — к Гуз-Грину обсуждались в военном кабинете в среду утром, и корреспондентов-лоббистов заверили: «Ждите скорых новостей о наступлении британских сухопутных сил». А уж те не поленились раззвонить об этом. Как говорил позднее сэр Фрэнк Купер, беда заключалась только в наличии фактически всего двух направлений для наступления. Поскольку Гуз-Грин представлялся наиболее вероятным, новость, можно сказать, указывала путь. Утром следующего дня, 27 мая, радиокорреспондент Би-би-си, Кристофер Ли, получил подтверждение из уст высокопоставленного члена оперативного штаба, который поведал журналисту, что наступление уже идет, а потому он не видит необходимости сохранять тайну. Премьер-министр собиралась объявить об этом в палате общин во второй половине дня. Новость была озвучена в 1 час пополудни и разнеслась по всему миру. Тэтчер известила палату общин, что «британские войска начали продвижение с плацдарма в районе Сан-Карлоса». Любой, кто пристально следил за событиями, мог безошибочно предугадать направление атаки.
В то время 2-й батальон парашютистов еще шагал в направлении к месту ночного бивуака у Камилла-Крик. Должностные лица Министерства обороны, так остро не желавшие всполошить известиями аргентинцев из страха, как бы те не перебросили подкрепления на юг, теперь оказались в крайне сложном положении — слово, как известно, не воробей. Они его и не поймали. К вечеру в СМИ уже открыто высказывали предположения о цели наступления: задача ясна — взять Гуз-Грин, о чем в ту же ночь вещала зарубежная служба Би-би-си, волна которой принималась на Фолклендских островах.
Вновь британская военная и политическая машина продемонстрировала неспособность сохранять конфиденциальность — держать в тайне решения в ходе ожесточенной политической войны. Как высказался сэр Генри Лич: «Никто из нас не располагал каким-либо опытом современной войны в свете современных технологий СМИ». И все же операция в Гуз-Грин совершенно однозначно являлась результатом политического нетерпения. Как хунта в Буэнос-Айресе перед вторжением, британские политики после потерь 25 мая нуждались в известиях о неких успехах — слишком нуждались, чтобы помнить об осторожности, соблюдение каковой они так часто рекомендовали другим. При прессе, не ведавшей ни грамма самодисциплины и сдержанности, никак не скажешь, будто на домашнем фронте Британия показала себя высоко. О победе при Гуз-Грине сообщили фактически не ранее 10 часов вечера в пятницу. Парламент отправился на каникулы по поводу праздника Троицы, временно накормленный успехом.
***
Имея за спиной Гуз-Грин, премьер-министр вновь почувствовала жаркое дыхание международного давления. Узнав о предпринятой войсками Британии неделю назад высадке, Совет Безопасности ООН немедленно открыл дебаты. Парсонз отразил несколько попыток призыва к прекращению огня, высказанных рядом государств, в том числе Панамой, Японией и Ирландией. В конечном счете участники прений сошлись на принятии очередной резолюции (номер 505), каковая и прошла голосования в среду (26-го числа). Она не диктовала введения режима прекращения огня, а только призывала стороны к сотрудничеству с генеральным секретарем «с намерением положить конец текущим военным действиям». Резолюция также содержала обращение к генеральному секретарю с просьбой возобновить усилия на пути мира, «принимая во внимание подход, обозначенный в заявлении от 21-го мая». Первоначально фраза начиналась: «в соответствии с подходом…», но формулировку оспорил Парсонз, поскольку в таком виде документ предполагал бы согласие Британии на администрацию ООН, отчего Лондон отказался. Там не хотели позволить никаких намеков на возможность принудить Британию к возврату к компромиссам, на которые она соглашалась пойти до высадки десанта. Тогда Уганда выступила с предложением сойтись на варианте «принимая во внимание», и совет единодушно проголосовал за резолюцию. Она оставляла де Куэльяру всего семь дней на достижение установления режима прекращения огня — он решительно возражал против таких временных ограничений. «Совет Безопасности связывает мне руки», — ворчал генсек.
