Помимо энтузиазма Лича, выводы кабинета предрешили три фактора. Первое, это сама по себе кинетическая энергия уже предпринятых действий. Отправка субмарин в понедельник, объявление состояния повышенной боевой готовности на флоте в среду, продолжение в четверг — все эти шаги, как представлялось, выглядели вполне разумными мерами перед лицом аргентинской угрозы. Однако одно дело блеф — другое дело, когда карты раскрыты. Южная Атлантика виделась чужим местом — очень и очень враждебным. И все же миссис Тэтчер и ее коллеги едва ли могли позволить себе сказать военным: стоп, мы все отменяем. Почему? Да потому что вторжение, противодействовать которому они собирались, произошло.
Второй фактор состоял в следующем: даже при наличии подтверждений вторжения, просто отправка кораблей виделась чем-то на миллионы лет отдаленным от необходимости вести тотальные военные действия. Миссис Тэтчер обходила стол в кабинете и методично по порядку отмечала мнение каждого из присутствующих. Один за другим они подтверждали высказанное ранее, но оставался еще Джон Нотт с главной своей заботой: не следует посылать флот, если Британия не уверена, а не отзовет ли она его посередине операции. И все же, как Министерство иностранных дел никогда воистину не верило в одержимость аргентинцев идеей непременного овладения Фолклендскими островами, пусть даже и за счет нападения, так и британский кабинет не мог представить себе, что те не дрогнут перед угрозой жестокого возмездия. Решили заморозить аргентинские вклады в Британии, приостановить выдачу экспортных кредитов, наложить запрет на импорт. Обратиться к США и ЕЭС с призывом присоединиться к этим мерам. Мобилизовать ООН. На фоне таких шагов оперативное соединение представляло собой не более чем некий жест в поддержку решимости Британии. Все из проинтервьюированных при сборе материалов для написания данной книги дружно сошлись на том, что 2 апреля никто из министров кабинета ни на минуту не верил, будто результатом их решения станет открытая война.
Важнейшим моментом, однако, выступал третий фактор. Правительство, откровенно говоря, просто не могло выйти назавтра к парламенту без заявления об отправке оперативного соединения. Если воспользоваться радикальным заключением Уильяма Уайтлоу, «правительству пришлось бы подать в отставку». Уайтлоу давно считался этаким мудрым воплощением согласия в партии, пусть даже нередко казалось, будто лично он по большей части не в ладу с ней. В накаленной пятничной атмосфере мнение его выглядело неоспоримым. В клубах и салонах повсюду в Лондоне члены парламента тори ожидали субботних дебатов, точно взрыва бомбы с неумолимо бегущим к запалу по бикфордову шнуру шипящим огоньком. На флоте объявили тревогу. Отменить ее? Нет — этого не мог снести политический организм из плоти и крови. Оперативное соединение Королевских ВМС являло собой инструмент стратегической игры, но оно же, бесспорно, выступало и политическим императивом. Лишь один министр — глава ведомства торговли, Джон Биффен, — по понятным причинам разошелся во мнении с остальными, каковой момент коллеги отнесли к его мрачной эксцентричности. Мы вернемся к данному вопросу в наших заключениях.
***
Для некоторых дебаты в палате общин в субботу, 3 апреля, представляли собой этакий образец британской демократии. Палата почти в полном составе высказалась единым голосом в отношении общего для всей нации позора, причем тон сказанного не позволял какому бы то ни было правительству просто отмахнуться от такого заявления. И все же для других обсуждения представляли собой скорее угнетающую тасовку всех старых негативных моментов, которые на протяжении многих лет мешали сколь либо вразумительному решению спора по Фолклендским островам.
В начале своего выступления миссис Тэтчер сделала максимум возможного в сложившейся ситуации. С очевидной усталостью произнося слова речи, носившей следы, как видно, не одной руки, — в основном Министерства иностранных дел, — она указала: «Было бы полнейшим абсурдом посылать в поход флот всякий раз, когда из Буэнос-Айреса доносились воинственные заявления». В отношении идеи содержания постоянного контингента как сдерживающего средства в районе боевого патрулирования последовал ответ: «Затраты оказались бы огромными… ни одно правительство не пошло бы на это». С трудом шагая по каменистой ничейной земле между вчерашней несостоятельностью и завтрашними мерами по исправлению ее последствий, премьер-министр произнесла лишь следующее: «Крупное оперативное соединение отправится в море, как только закончатся последние приготовления».
Когда она села, ревущая волна презрения прокатилась по скамьям вокруг. Она стала кульминацией дюжин таких вот «часов вопросов» по теме Фолклендских островов за последнее десятилетие — демонстрацией недоверия не только к Министерству иностранных дел, но и к исполнительной власти вообще. Те, кому не досталось поста и должности, могли, наконец, выплеснуть накопившуюся желчь мести на власть предержащих. Казалось, будто члены парламента упиваются ощущением собственной правоты в их надутой и напыщенной риторике.
Учитывая решение Кабинета об отправке оперативного соединения, парламентариям едва ли оставлялась возможность добавить нечто существенное. Лидер оппозиции, Майкл Фут, некогда с гордостью провозгласивший себя «рьяным сторонником мира», громче всех вопил о необходимости прибегать «не к словам, но делам», будто бы соревнуясь в этом с самими завзятыми правыми. Мало кто нашел в себе смелость усомниться в военной целесообразности отправки оперативного соединения, за исключением рискнувшего на вмешательство экс-дипломата из стана консерваторов, Рэя Уитни, тут же обвиненного в пораженчестве. Никто не отважился обсуждать вопрос долгосрочных последствий военного ответа. Как в Буэнос-Айресе, так и в Лондоне, похоже, наступил момент эмоциональных выкриков, а не разумных рассуждений холодных голов.
Никогда прежде отсутствие министра иностранных дел в палате общин не воспринималось так болезненно. Пусть Каррингтон занимался представлением тщательно продуманной апологии действий правительства перед досточтимой аудиторией в палате лордов, в нижней палате последний натиск разбушевавшейся грозы пришлось выдержать Джону Нотту. Его речь, каковая, как признавал он позднее, «могла быть единственно катастрофой», в плане содержания встретила лишь презрение. Сколько бы воинственности ни звучало из уст правительства, ничего не помогало потушить пожар эмоций, охвативший присутствующих. Призыв министра к поддержке поднимавших паруса вооруженных сил собравшиеся отмели, словно метлой, ревом негодования и выкриками «в отставку!». Парламентарии вышли из палаты общин, поглядывая на залитую солнцем Парламентскую площадь, каковую нашли заполненной толпами туристов, пришедших посмотреть на диковинный спектакль — как раненый британский лев будет посылать на войну свой флот.
И все-таки палата общин не раздавила правительства целиком. Днем раньше Ричард Люс сделал лорду Каррингтону предложение о своей отставке как заместителя министра, ответственного за данный вопрос. Каррингтон выразил решительное несогласие, поскольку он, как министр иностранных дел, считал себя виноватым никак не меньше. Он предложил им обоим пройти кризис до конца и назначил Люса координатором разворачивавшегося тогда дипломатического наступления. События субботы заставили Каррингтона изменить мнение. Дебаты в палате общин, нападки на его ведомство депутатов с задних скамьей в ходе последующего совещания наверху и отсутствие, как у пэра, возможности лично отвечать перед палатой общин с кафедры — все это нагоняло на него мрачное настроение. Он признался миссис Тэтчер, что чувствует себя вынужденным, в конце концов, покинуть пост.
