Опять прожурчал тихий смешок. Цагеридзе переждал, пока он затихнет.
- Скажу только: лечился я в Красноярске. Как видите: вылечился. И я полюбил Сибирь. Хорошие люди сибиряки. Хорошие друзья. Я мог бы теперь вернуться на родину, поехать в Сачхере, в Грузию, кушать виноград. Но я подумал; надо быть не где южнее, а где нужнее. Особенно человеку, который окончил сибирский лесотехнический институт. Обязан дипломом инженера только Сибири. А потом, если хотите, по-откровенному, Николай Цагеридзе был в своей округе лучший бегун. Хромому не очень приятно снова там показываться, где тебя видели ловким, быстрым. Пережить надо. Привыкнуть постепенно. Я не поехал в Грузию, я прилетел в Покукуй, и совершенно усталая лошадка привезла меня на Читаутский рейд. Здесь тоже кому-то нужно работать. И здесь работать труднее, чем в солнечной Грузии. Мне будет очень трудно работать: я инженер молодой, без всякого опыта; и я очень горячий, а потому очень боюсь мороза. На войне я научился довольно прилично разрушать немецкие укрепления, взрывать мосты, портить врагу дороги отступления, бегства, а вот как теперь нам спасти свой лес, свое народное богатство, я еще и сам не знаю. Я прошу вас мне помогать советами. - Он остановился, поглядывая в дальний угол. Но там царила тишина. И Цагеридзе заговорил снова: - По отчетам, здесь, в запани, осталось зимовать двадцать восемь тысяч кубометров прекрасного леса. К этому прибавьте еще наплавные сооружения. Словом, во льду оказался целый миллион. И даже больше. Моя бабушка всю жизнь искала клад, копала лопатой землю под старыми стенами. Ей очень хотелось иметь миллион. Бабушка в земле клад не нашла, она не знала, что клады встречаются и во льду. Такой ледяной клад достался ее внуку, Николаю Цагеридзе. Мне очень хочется получить этот замерзший миллион. И я думаю, вместе с вами мы его получим. Вот что я хотел сказать. Больше я говорить не хочу. Хочу работать. И еще я хочу стакан водки и теплую постель. Мне надо наконец согреться. Все. Вопросы будут?
В дальнем углу женщины теперь снова шептались, сдержанно пересмеивались. Мужчины впереди сидели чинно и одобрительно поглядывали на Цагеридзе.
Наконец там, в дальнем углу, кто-то не выдержал:
- Водки нет: Лопатин, старый начальник, всю выпил. Надо было с собой бочонок привезти.
- Жениться скоро будете?
Баженова сердито стукнула косточками согнутых пальцев по столу, повертела головой.
- Ой, Ребезова, ну и язык у тебя! - Наклонилась к Цагеридзе: - Вы не сердитесь.
- Ничего, я отвечу, - спокойно сказал Цагеридзе, - я мужчина: не это слыхал и сам говорил, бывало. Конечно, очень жаль, что прежний начальник всю водку выпил, мне ведь нужно совсем немного, только отогреться - один стакан. Зачем же везти целый бочонок? Я ведь не собираюсь каждый день промерзать до такой степени. И еще. Хорошо ли так говорить теперь о Лопатине? Насчет женитьбы. На Ребезовой жениться не буду. А вообще женюсь обязательно...
Ему не дали закончить, парни и мужики повскакивали с мест, захлопали в ладоши:
- Правильно!..
- Вот это дает жизни!..
Ребезова из угла закричала:
- А я бы и сама не пошла!..
- Тогда мне вовсе бояться нечего, - поставил точку Цагеридзе.
Грянул общий смех. Одобрительно переговариваясь между собой, люди начали расходиться. Девчата шли и все оглядывались, прыскали себе в кулаки.
Баженова, собирая свои бумаги, задержалась. У нее в глазах тоже прыгали влажные огоньки. Цагеридзе поднял с пола доху, бросил на спинку стула, сам уселся на другой, пустой, стул.
- Вы уже устроились с жильем, товарищ Цагеридзе? - спросила Баженова, ловкими движениями пальцев завязывая на папке тесемки двойным бантиком.
- Устроился? - повторил Цагеридзе. - Да. Кажется, я пока устроился. Вот здесь. По теории, в поселке должен быть комендант. По той же теории, он отводит вновь приехавшим людям жилье. Мне никто ничего не отвел. Значит, или нет коменданта, или нет жилья. Неважно. Утром я разберусь.
- Да, тут у нас действительно было пока междуцарствие, - виновато сказала Баженова. - Получается, что вас даже, как начальника, и не встретили. Ну, лошадь за вами послали, потому что автомашины в Покукуй по снегу никак не проходят. А вот почему на собрание не пришел ни комендант, ни Василий Петрович... Все-таки это время он у нас был вроде за старшего, - и вдруг оживилась. - А может, он думает, что вы заедете прямо к нему на квартиру? Там и ждет. С комендантом.
- А-а! Другое дело. И, как говорится, прямо с ключами от моей квартиры?
- Ну, что вы! Где же... хотя... не знаю... Нет! Разве только успели кого-нибудь из семейных переселить, - она все время как-то колебалась. Переселить... Так все равно вроде бы совершенно некуда, с жильем-то у нас пока шибко тесно. Поселок, по плану, еще не отстроился. Ну, да вы, понятно, себе найдете. Лопатин, прежний-то наш начальник, своей квартиры совсем не имел, не стремился иметь, жил у одиноких женщин. В разных местах жил. Вот и ходят про него такие разговоры. Были, понятно, и факты. Поэтому и Женька Ребезова сказала... - Баженова наконец собрала все со стола, надвинула платок на голову, зажала его концы подбородком и стала натягивать на плечи стеганое пальто. - Если бы не это, я вас хоть к себе пока пригласила бы, что ли. Ночь же. А идти ко мне ближе, чем к Василию Петровичу. Тот в самом дальнем конце поселка живет. Как же вы на костылях? Но, как хотите, я могу вас отвести и туда.
Цагеридзе пожал плечами:
- Не понимаю: к себе вы приглашаете или не приглашаете?
- Почему же? Пригласила бы...
- Ага! Сообразил. Боитесь, про вас тоже пойдут разговоры.
- Ну, мне-то что! - с какой-то отчаянностью усмехнулась Баженова, и на этот раз Цагеридзе особенно близко увидел ее редкие, очень красивые зубы. Мне это не страшно. Я ведь не одинокая. Не только одну ночь, хоть и больше живите. Про вас говорить станут.
- А почему про меня?
- Да так... Знаете ведь...
- Тогда пойдемте к вам. Люблю, когда про меня говорят!
5
Домик Баженовой оказался тоже не очень-то близко от конторы. Во всяком случае, Цагеридзе так показалось. Они долго брели по звонкой, прикатанной дороге вдоль кривой улицы, потом свернули в какой-то закоулок, на узенькую, рыхлую тропинку, шириной всего в один след, и Цагеридзе никак не мог к ней приспособиться на своих костылях - все время оступался, кряхтел от боли, когда особенно неловко подкашивался протез. Баженова шла впереди, не останавливаясь и не оглядываясь на Цагеридзе, но хорошо применяясь к его шагу, должно быть, по слуху.
- Осторожнее, здесь под снегом пеньки, - иногда через плечо бросала она.
А больше молчала. И Цагеридзе был этому рад. Не до разговоров. Скорее бы в тепло, выпить стакан горячего чая - водки, конечно, нет у Баженовой - и уснуть. Порой Цагеридзе казалось, что он спит уже на ходу.
Он как-то не приметил и не запомнил, каким образом рыхлая тропинка привела во двор, как выглядел снаружи домик Баженовой, было ли у него крыльцо и сени. Идти, ковылять на костылях больше не нужно - это счастливое ощущение явилось вдруг, когда Цагеридзе привалился спиной к стене в сладкой и томящей темноте жарко натопленного жилья. Пахло полынью и пихтой. Очень громко стучали ходики, повешенные, должно быть, на тонкой дощатой переборке. Где-то слева, вверху, как бы под самым потолком, прерывисто, с придыханием и пришептыванием посапывал человек.
