Когда посол представил Андрея маркизу, тот посмотрел на молодого человека с явным интересом. И на Андрея он произвел впечатление – высокий лоб, прямой нос, сухопарый, безукоризненно одетый, энергичный, несмотря на то, что ему было уже под шестьдесят лет, сохранивший высокие манеры.
Они обменялись несколькими общими фразами и, хотя это и оказалось отклонением от традиций и правил этикета, Андрей вдруг решился задать депутату Франции вопрос, над которым тот наверняка размышлял и который волновал многих: каким он видит будущее устройство Европы?
– Вас интересует мой взгляд на весь мир? – с интересом переспросил Лафайет, у которого во взоре появилась искра.
Потом он еще раз оценивающе глянул на смелого русского и с улыбкой произнес короткую фразу: «Смотрите на Америку, будущее – там!».
Они поговорили еще немного, и Васильчиков неожиданно для себя счел возможным сказать, что он был на кладбище на улице Пикпюс.
– Что вас туда привело? – молниеносно встрепенулся Лафайет.
– Желание воздать должное памяти невинных жертв террора.
– У меня там покоятся родственники со стороны жены. Семья Ноаллис. Хотя я и воевал, но у меня вызывает отвращение любое насилие. Когда-то я составлял декларацию прав человека и гражданина, это было еще в 1787 году, но ее отвергли, а у меня были большие проблемы. Но все равно они придут к этому.
Андрей вспомнил, что Лафайет оказался человеком огромной личной смелости – он, будучи в опале, осмелился написать письмо Наполеону, протестуя против восстановления единоличной власти…
– Вы – интересный молодой человек, – прощаясь, а точнее, давая понять, что их беседа завершена, с некоторой доверительностью сказал Лафайет. – Я принял для себя важное решение на будущее, которое, надеюсь, настанет не скоро – меня похоронят в американской земле, но в Париже, рядом с Адриенной. Ее воля – быть похороненной рядом с ее родными, жертвами революционного террора. А моя воля – быть рядом с ней.
После, проезжая по улице Риволи мимо дома 202, известного особняка де Ноаллис, Андрей всегда мысленно отдавал салют маркизу, оставившему у него невероятно глубокое впечатление…
* * *
Париж-Москва-Париж. 2009 год.
Через два дня после происшествия Анна срочно вылетела на неделю в Москву, чтобы уладить какие-то дела на кафедре в Университете. Ее работу выдвинули на конкурс молодых ученых, и вот потребовалось личное присутствие для уточнения каких-то моментов. Парижский научный руководитель не возражал, ему даже льстило, что его студентка может стать лауреаткой в Москве. Все-таки каждому приятно иметь учеников, добивающихся успехов. Работы на русском языке он не читал, но, по рассказу Анны, имел общее представление. Так что он не возражал против ее недельного отсутствия.
Вернулась в Париж Анна с дипломом в рамке. Естественно, он был продемонстрирован на кафедре, и девушка получила свою порцию поздравлений.
* * *
Через несколько дней Аня позвонила Мюриэль, которая по ее расчетам должна была вернуться из поездки в Цинциннати. Они условились встретиться на следующий день на ланче в кафе на Риволи.
– Ко мне должна приехать подруга из Москвы. Может она нам составить компанию? – спросила Анна, чтобы не поставить Мюриэль в неловкое положение.
– Она говорит по-французски или по-английски? – спросила парижанка.
– Да, она, кажется, предполагает работать в ЮНЕСКО.
– Тогда, конечно! Ты же знаешь, что тебе я ни в чем не могу отказать! – вторую половину фразы она акцентировала особой интимной интонацией.
– Не надо, Мюриэль! – попросила девушка. – Я все понимаю и очень ценю твою дружбу. Надеюсь, мы и дальше сохраним с тобой добрые отношения. Тем более ты знаешь, что теперь я не одна.
– Но ведь третий в иных обстоятельствах бывает совсем не лишним? Или у вас, русских, так не бывает? – спросила Мюриэль.
– У русских как раз и бывает! – засмеялась Аня. – Встречаются случайно двое и начинают искать третьего…
– Вот видишь, значит, и у вас такое встречается? – обрадовалась Мюриэль, широко раскрыв глаза.
– Да сплошь и рядом! Слышала, может быть, такое русское выражение «На троих»?
– А, это когда вы водку пьете? – разочарованно уточнила Мюриэль.
– Да не мы, а мужики русские! Вдвоем им, видите ли, скучно выпивать. А втроем – так у них просто праздник какой-то наступает!
– А вот и моя подруга Марина, кстати! – представила Аня подошедшую к их столику девушку, которая шла легкой походкой, сопровождаемая завороженными взглядами многих мужчин, которые, не стесняясь, разглядывали это «видение из ниоткуда».
На Марине была юбка то ли «полу-солнце», то ли «трапеция» – не очень короткая, она была расширена внизу и при ходьбе свободно колыхалась вокруг колен, что создавало в глазах, прежде всего мужчин, дополнительное впечатление о пикантности ее стройной фигуры. На ногах были такого же цвета, что и юбка, бежевые замшевые сапоги-ботфорты на небольших каблуках, что подчеркивало общую «линию». На ней была вышитая серо-голубая – иногда этот цвет называют непонятным словом «перванш» – блузка, а каштановые, чуть подвитые волосы просто свободно спадали на плечи.
У нее было загорелое лицо, живые, «стреляющие» карие глаза, аккуратненький, чуть-чуть вздернутый носик, остренький подбородок, а при улыбке на щеках появлялись ямочки, придававшие дополнительную «веселость». Таких охотно приглашают стать «лицом» фирмы, фотографы мечтают о такой «модели», не оставляя, впрочем, надежды при случае затащить ее в постель. Все зависит от самой девушки, как она распорядится красотой, подаренной ей совместными усилиями папы и мамы, а также небесной силы.
– Вы потрясающая, очень эффектная девушка! – без обиняков заявила Мюриэль. – Если бы вы захотели, то могли пройти к нам просто по телам мужчин здешнего кафе, которые улеглись бы на пол, чтобы потом вспоминать об этом мгновении долгие годы.
– О, как романтично и образно! – со смехом прокомментировала ее слова Аня. – Мюриэль, моя подруга когда-то танцевала в ансамбле народных танцев, но потом выскочил мениск, и она выбрала себе новую карьеру. Сейчас она приехала в Париж, чтобы попытаться устроиться в одну из программ ЮНЕСКО. Ведь ЮНЕСКО занимается народным творчеством?
– У меня есть кое-какие связи в этой организации, надо будет подумать, – при этом Мюриэль продолжала буквально «пожирать» глазами Марину.
Они непринужденно болтали о том, о сем, и в какой-то момент Марина вышла, чтобы сполоснуть руки.
– Ты не боишься, что она уведет у тебя Николя? – озабоченно поинтересовалась француженка.
– Ничуть! Это, скорее, он должен опасаться. Ты знаешь, Марину не интересуют мужчины.
Эти слова она произнесла подчеркнуто буднично, словно в них и не было никакого едва уловимого намека.
