– Не совсем так. Когда я разговаривала с вашим заведующим, муж был рядом. А он всего не знает, и я не стала при нем говорить правду. Онкологи сказали мне, что надежды нет. Лечение только быстрее убьет его. В проведении химии нам официально отказали. Отправили домой на симптоматическое лечение. А дома он стал задыхаться, вот я и вызвала «Скорую помощь». Так мы и оказались у вас.
– А он что думает?
– Он думает, что химиотерапия будет. Мы все время придумываем для него новые отговорки – почему ее переносят. Простите, доктор, но эта химиотерапия – его последняя надежда. Он цепляется за нее, как утопающий за соломинку, и я не могу лишить его этого.
Женщина заплакала. Я был в замешательстве. Часто бывает так, что онкологические больные находятся в неведении относительного своего истинного диагноза. В этом случае обычно для пациента придумывается какой-нибудь правдоподобный «доброкачественный» диагноз (например, при раке желудка пациентам часто сообщают, что у них «язва», требующая длительного лечения), с помощью которого обосновывают необходимость дальнейшего обследования и лечения, избегая лишних вопросов о природе заболевания. Но в данном случае ситуация была иная. Пациент знал о наличии у себя ракового процесса, но при этом в общении с ним не чувствовалось подавленности и обреченности. Наоборот, возможность предстоящей химиотерапии его окрыляла. Я понимал жену П. Наверное, сообщить человеку о диагнозе, пусть и весьма серьезном, в половину не так сложно, как сообщить ему о том, что лечение невозможно или неэффективно. Пока я пытался осознать сказанное и найти какие-нибудь подходящие слова, жена П. перестала плакать и сказала:
– Пожалуйста, доктор, подержите его хотя бы до следующей недели. Скажите ему, что надо наблюдать его после пункции или что в анализах что-нибудь не так. Он думает, что в понедельник должен госпитализироваться на химиотерапию, а если он будет в это время у вас, то мы скажем ему, что его очередь на госпитализацию прошла, а следующая возможность будет только через месяц.
– А через месяц что Вы будете делать?
На глазах женщины вновь появились слезы.
– А через месяц его, может быть, уже и не будет. Онколог сказал, что ему осталось максимум 2–3 месяца. Один уже почти прошел.
– Хорошо. Я завтра поговорю с заведующим. Попробуем вам помочь.
Но на следующий день уговаривать шефа не пришлось. Утро началось со срочного вызова в палату. П. опять задыхался. Выполненный нами контрольный рентгеновский снимок грудной клетки мало отличался от снимка при поступлении. Практически вся правая плевральная полость была заполнена жидкостью. Шеф спросил:
– Лех, ты его вообще пунктировал?
– Ну да. Три литра забрал.
– Чего-то вообще не заметно.
– Но он же дышал эти два дня!
– Ну, да. Ну, да. Давай-ка бери его в перевязочную и делай пункцию еще раз. Постарайся забрать побольше.
Но побольше забрать не получилось. Я забрал 2800 мл, и жидкость перестала течь. Я позвал шефа в перевязочную и показал ему это.
– Ну, хорошо. Оставляй, как есть. Посмотрим, что будет.
И ситуация повторилась. На два дня П. как будто ожил, но на третий день мы, к своему разочарованию, вновь отметили ухудшение его состояния.
– Видимо, процесс уже зашел слишком далеко, – сказал шеф, когда я, сделав очередную пункцию, вновь получил почти три литра жидкости. – Назначь ему диуретики по максимуму. Надо максимально убрать эту жидкость. Ты же понимаешь, что мы не сможем его здесь держать бесконечно.
Шеф уже был в курсе просьбы жены П. Надо сказать, что в подобных случаях он всегда шел навстречу пациентам и их родственникам, но все же был ограничен определенными больничными правилами. Мы усиленно лечили П. всем, чем только было возможно. Еще дважды я делал ему пункции. И наконец, к концу второй недели, нам показалось, что мы добились желаемого результата. После последней пункции прошло уже четыре дня, а одышки не было. П. был очень рад. Забирая свою выписку, он вслух мечтал о будущей химиотерапии и от души благодарил нас за помощь. Однако наша радость была преждевременной. Не прошло и трех дней, как в нашей ординаторской раздался телефонный звонок. К телефону подошел шеф. Выслушав собеседника, он кратко сказал:
– Вызывайте «Скорую» и приезжайте. – А потом повернулся ко мне и добавил, – У твоего П. опять одышка. Сейчас привезут. Надо снова его пунктировать.
П. пролежал у нас еще почти две недели. Пункции я ему делал как по расписанию – раз в два дня. Если по каким-то причинам выполнение пункции задерживалось (например, я был в операционной), у него тут же начинала нарастать одышка. Надо сказать, что за то время, что я занимался лечением П., мой страх перед плевральными пункциями полностью исчез. И я внутренне был ему очень благодарен за то, что он, хотя и невольно, но помог мне справиться с этой проблемой. Однако время шло, и П. надо было выписывать. Настроение его ухудшалось день ото дня.
– Что же я буду делать без вас? Вы меня выпишете, а я через два дня обратно приеду!
Жена П. тоже переживала, потому что, несмотря на все наши усилия, состояние П. продолжало постепенно ухудшаться, и оставлять его дома без помощи было нельзя. Она вновь пришла ко мне.
– А может быть, Вы сможете делать это у нас дома?
– Ну, вообще-то, это серьезная процедура. А вдруг какие осложнения? Еще, не дай бог, умрет во время пункции.
– Доктор, он и так умрет. Не лишайте его надежды. Он в Вас уже верит больше, чем в химиотерапию.
И я не смог ей отказать. На свой страх и риск я делал пункции в домашних условиях. Потом мне в голову пришла идея, что можно не пунктировать его каждый раз, а установить в плевральную полость дренаж, который будет герметично закрываться и по нему ежедневно сливать накопившуюся жидкость. Я научил жену П. это делать, а сам приезжал раз в неделю, чтобы поменять дренаж на новый.
П. умер почти через три месяца после того, как стал моим пациентом. Он умер дома, в родных стенах, рядом с женой и детьми. Могли ли мы его вылечить? Нет, не могли. Смогли ли ему помочь? Думаю, что да. И дело тут не только в нескольких десятках выполненных манипуляций. Мы смогли дать человеку поддержку и уверенность в том, что он не один.
* * *
Но главное, что мы смогли ему подарить, – это надежда. И я думаю, что это главный подарок, который могут сделать больному человеку окружающие его люди, независимо от того, кем они ему приходятся – родственниками, друзьями, знакомыми, врачами, санитарами. Дарите своим близким надежду, ведь иногда во мраке болезней только она может осветить нам путь к исцелению.
12
Всегда ли надо хранить врачебную тайну?
– Я не хочу, чтобы это происходило со мной!
– Это не нам решать. Нам лишь дано право распоряжаться временем, которое нам отпущено.
Д. Р.Р. Толкиен
Эта глава – о том, что вопрос, нужно ли сообщать больному о его диагнозе, весьма неоднозначен. Не каждому пациенту это знание может пойти на пользу.
