– Их было-то – четверо гавриков, – пренебрежительно отозвался Савельев. – Котлов – этот вроде крестный отец. Остальные шестерки. По мелким поручениям. Все, Дим. Не до тебя, пока. Завтра звони – дам эксклюзив. Может быть.
Полуянов не дал ему бросить трубку. Сказал:
– Сегодня Надюшку отравили. В реанимации лежит.
Ахать и сочувствовать полковник не стал. Сухо спросил:
– Обстоятельства?
Дима подробно доложил.
– Во сколько это случилось?
– Днем. В начале первого.
– Фонд здесь ни при чем. Всех котловских мы в девять утра закрыли, – уверенно сказал полковник.
– А кто тогда это сделал?
Савельев помолчал. Потом произнес – до чрезвычайности желчно:
– Значит, еще где-то ты нагадил. Дорогу не тому перешел. А мстят теперь девчонке безвинной. Только я, прости, не золотарь. Все твое дерьмо разгрести не могу.
– Спасибо, – сухо отозвался журналист.
– Прости, – буркнул полковник. И неохотно добавил: – Помочь чем-нибудь могу?
– Можете, – отозвался Дима. – Нужно срочно дело поднять. Старое. 1999 года.
* * *
Тимофей Маркович клевал носом перед программой «Время» и под сюжет про очередные-внеочередные учения совсем заснул. Перед глазами проплыли танки с экрана, потом вдруг скуластое лицо киргизской продавщицы из сельпо, а сразу после стрельба началась. Старик вздрогнул, встряхнул головой. Уставился в телевизор. Дама с озабоченным лицом сообщала прогноз погоды. Откуда грохот? В дверь стучат?! На лбу выступил пот. Этого просто не может быть. Он абсолютно точно запер калитку. Всегда запирал. Уже много лет.
В окно зала, где стоял телевизор, шкрябнуло земляным комком. Пауза в пару секунд – и снова кулаком молотят по двери.
Про бандитов не думал – нечего у него красть. Зато недавнее «маски-шоу» у соседки, непутевой Ланы, вспомнилось сразу.
Неужели и к нему? Но к Лане – он точно помнил – в дверь не стучали, сразу начали ломать.
Тимофей Маркович прошаркал в коридор, жалобно крикнул:
– Кто?
– Соседи! – грубый мужской голос в ответ.
Сказки. Соседи в звонок на калитке звонят.
– Я сейчас полицию вызову! – чуть воспрянул старик.
– Это Полуянов. Из дома напротив. Открывайте или окно разобью.
И снова комком земли швырнул.
Чертов нахал! Этого пойди останови.
Тимофей Маркович включил – из дома – свет на крылечке. Внимательно разглядел гостя в глазок. Один, рожа злая. Чего ему надо?
Открывать не стал, крикнул через дверь:
– Ты как во двор попал?
– Через забор перелез.
И вдарил по двери с такой силой, что в прихожей люстра затряслась.
Ладно. Лучше пустить, не то всю улицу перебудит. А ему лишнее внимание ни к чему.
Тимофей Маркович отодвинул засов.
Парень нагло оттер старика плечом, протопал в зал, по пути сунул нос в кухню.
– Вы что? Ты что? Что себе позволяешь? – голос у Тимофея Марковича от волнения осип.
Сосед не удостоил ответом. Взлетел по деревянным ступеням на второй этаж, шустро проверил все комнаты.
Старик ни жив ни мертв ждал внизу.
Полуянов спустился. Взглянул хмуро. Сказал:
– Значит, подвал. Больше негде. Самому искать или покажешь?
– Я не понимаю! В чем дело! Что это за хамство! – получилось тоненько, совсем без угрозы.
– Кого обмануть хотели? – почти сочувственно произнес сосед. – Ничего ведь не совпадало. Ни рост. Ни возраст. Ни карта из стоматологии. Хотя, – внимательно взглянул на старика, – в части тоже было выгодно: дело закрыть-замять. И труп в последней стадии разложения очень кстати подвернулся.
Тимофей Маркович упал на диван. Схватился за сердце. Выдохнул:
– Вы сумасшедший? Я… я сейчас полицию вызову!
– Так давайте! – с удовольствием согласился парень. – Звоните. Вместе все и расскажем.
И телефон протягивает.
Морда веселая:
– Звоните: 112. Или сразу 02. Может, за явку с повинной скидку дадут. Ну, давайте, Тимофей Маркович!
Старик опустил голову. Номер набирать не стал. А Дима – почти сочувственно – произнес:
– Кто мешал к правозащитникам пойти? В комитет матерей солдатских? Максимум, что грозило, – год за дезертирство. А то и вовсе в другую часть бы перевели, дали дослужить. Нет, всю жизнь под откос пустил! Сам себя в тюрьму загнал. Ни семьи, ни работы. И отсидел уже – за убийство столько не дают. Не обидно? Не жаль?!
– Не смейте! – упорствовал старик. – Не смейте… порочить Васину память!
Но вдруг услышал: шарахнула крышка подвала. Простучали по деревянным половицам шаги. И сын – вечно бледный, криво постриженный – явился на пороге гостиной.
– Ва-ася… – простонал Тимофей Маркович. – Зачем ты? Он бы ушел сейчас.
Сын тяжело вздохнул:
– Бать. Не уйдет он.
С вызовом взглянул на соседа. Протянул ему руку:
– Василий.
Тот не остранился. Пожал.
– Дмитрий.
– Ты служил, Дмитрий?
– Да.
– Где?
– В десанте.
– Вот и я хотел, – мечтательно произнес Василий. – В ДОСААФ занимался, третий разряд по парашютному спорту. А у меня на комиссии шумы нашли. Понимаешь – проклятые, только врачам слышные шумы в сердце! И отправили не в десант – в стройбат. Только у нас в стране может такое быть! С парашютом прыгать нельзя, а бетон тягать – ничего, можно. Ты мой ровесник. Сам должен помнить. Как оно в стройбате было, в конце девяностых. Я в части москвич оказался один. Да еще с гонором. Деду носки стирать отказался. Ну, в первый день и остался без четырех зубов, – улыбнулся щербато, вздохнул. – А дальше еще круче пошло. Чего тебе рассказывать? Ты журналист. Сам должен знать, какой тогда беспредел был.
Полуянов с интересом разглядывал добровольного пленника. Ну, бледный. Глаза диковатые. В остальном – адекватный, современный, смазливый – нет, не парень уже. Дядечка.
И – в отличие от отца, который бессильно упал на диван, – даже будто рад. И совсем не волнуется. Спросил с интересом:
– Как ты узнал?
Полуянов улыбнулся:
– Сначала Надя моя нажаловалась. Что испекла тортик – а ее и на порог не пустили. Потом парень из интернет-компании Тимофея Марковича похвалил. Старик, сказал, мешок с костями, но мыслит современно. Интернет у человека – самый быстрый в деревне.
