Но так же не бывает! Этого просто не может быть!
Сначала Кобзев, оскорбивший Настю несколько месяцев назад, будто бы случайно находит ее мертвой в лесополосе, где по странному совпадению выгуливает свою собаку.
Теперь оказывается, что бывшая соседка Степановой заливает пол кухни кровью именно той ночью, когда погибла Настя.
И еще сама Степанова непонятно реагирует на вопросы о Насте.
Тоже совпадение? Или чертовщина?
– А обстоятельства? Можно подробнее? – переключился он тут же. Сердце металось в груди, как будто он мчится куда-то. – Как и что там наверху произошло?
– Я вам тогда начну рассказывать с самого начала, – оживилась она и положила ему на блюдце два шоколадных кекса. – Ешьте, ешьте, сама пекла. Они превосходные.
Он не взялся бы спорить, пахла выпечка божественно. Только он сильно сомневался, что сейчас сможет проглотить хоть что-то.
– Анька эта Митрофанова по мужу. По Женьке покойнику, – обстоятельно принялась рассказывать хозяйка, звучно запивая собственные слова чаем. – В этой квартире наверху жили две семьи, Степановы и Митрофановы. Маша с родителями и Женька с родителями. Как-то так вышло, что сначала Маша осиротела. Потом уже, когда Женька женился, и его родителей не стало. А Анька только появилась и сразу к Маше стала цепляться.
– Ревновала?
– А то! Машка – красавица! Сами небось видели.
Он не видел. Но со слов Мишки Борцова понял, что Степанова – полная противоположность его Карине. А это означало, что девушка красивая.
– Маша потерпела немного, да две комнаты Женьке и продала. Продешевила, конечно. Но друзья, никуда не денешься. А по мне, так счет дружбы не теряет. Так ведь?
– Они дружат?
– Кто? – не поняла женщина.
– Евгений Митрофанов и Мария Степанова?
– Так нет его. Сказала же, покойник. Три года, как разбился на мотоцикле своем страшном. Ой, Маша горевала! Ой, как плакала! Анька-то, шалава, слезы не уронила. Стояла как каменная. А Машенька убивалась, да. – Женщина поджала губы и снова глянула с ненавистью на мерзкое пятно на потолке. – С тех пор, года три уже, покоя нам нет. Мне особенно. Пьянки, гулянки, пляски, драки. Не работает нигде, шалава. Откуда только деньги берет?
– А что было в ту ночь, когда она залила ваш потолок кровью? – напомнил Назаров. И не заметил, как проглотил оба кекса.
– Что было, очередная гульба. С утра с самого. Денежки у шалавы появились. Она в тот день диван у меня старый забрала. За копейки! Потом за водкой помчалась, обмывать покупку, значит. У них как зазвенит в кармане, так попойка.
– А откуда, как думаете?
– Чего не знаю, о том не скажу. Может, украла чего. Может, дружки ее украли. Может, журналистка ей дала.
– Какая журналистка? – Он точно подпрыгнул, даже на какое-то время дышать перестал.
– Не знаю я, как ее звали. Маленькая такая, симпатичная. Со стрижечкой. Ей все что-то у Аньки надо было спросить, все ее дожидалась. Пару дней здесь крутилась. Может, об алкашах писала, кто знает. Так вот потом Анька с другом пила целый день. Диван у меня забрали, в магазин сгоняли и пили. Орали, ржали чего-то. К вечеру стихло все. Долго их не было, а к полуночи ближе затопали. Дальше возня какая-то, крики. Дрались, значит. Потом снова тихо. И закапало…
– Что закапало?
– Так кровища с потолка. Здесь много не надо: дом старый, перекрытия гнилые. Кружку воды опрокинь – просочится. А тут кровь! Я сама-то к ней не пошла, полицию вызвала. С полицейскими поднялась уже. А она выходит, дура окаянная – башка перебинтована. Вся в кровище: и кофта, и штаны, и лицо.
– Врачей вызывали?
– «Скорую», в смысле?
Он кивнул.
– Нет, отказалась она. Сказала, что с ней все в порядке. Ничего не надо, сами, мол, разберутся. Соврала, что упала и о радиатор ударилась. Полиция с тем и уехала. Чего, говорят, снова их забирать? Они и так у них там прописались, в обезьяннике. Как не сдохла-то, шалава, столько кровищи! А чего, перекрытие старое, шов на шве, натекло быстро. Вывести все никак.
Женщина в который раз вздохнула, задирая голову.
– Что потом было?
– Потом? – Она пожала плечами. – А что потом? Потом они затихли. Думаю, дружок ей компенсацию выплатил. Чтобы она его не засадила.
– С чего вы взяли?
– Так нарядилась наша безголовая! Прямо не третий день после драки. Денежки у нее появились. И женщины тоже наши так говорят, – она кивнула на кухонное окно. – Давно живем, все друг друга знаем. Видим, кто что покупает. Так вот Анька и нарядов накупила, и еду в магазине стала дорогую покупать. И даже виски, вот! Наши женщины видели, как она его выбирала. Видно, много выплатил.
– А как ее рана?
– Что?
– Рана как на голове? Она на третий день по двору ходила в новых нарядах, говорите. А голова перевязана?
– Да, была повязка. Точно была. Уж кто ее перевязывал – не знаю. Но, как Щорс, с башкой замотанной ходила. Шалава…
Глава 11
Господи, сколько же ей лет? Тридцати нет еще, если верить соседке с нижнего этажа. А на вид старуха старухой. Кожа дряблая, синюшная. Лицо отекшее. Губы растрескавшиеся. Волосы немытые, неряшливо заколоты на затылке. Мутный взгляд. Даже цвет глаз определить сложно. Фигура, правда, сохранилась странным образом: тонкая талия, высокая грудь. Но длинная кофта, плотно обтягивающая эту фигуру, была такой несвежей и измятой, что смотреть на нее было неприятно.
Сколько же ей лет, этой девушке-женщине?
– Двадцать семь и че? – ответила Анна Митрофанова, когда он, представившись, спросил. – Ты насчет возраста пришел узнать, капитан?
– Нет, разговор будет не об этом. Я войду?
И вошел. Она махнула рукой, пропустила в комнату.
Квартира была загажена до невозможного. По углам груды мусора: какие-то старые вещи, газеты, туго набитые чем-то, наверняка тоже мусором, полиэтиленовые пакеты. Пол здесь последний раз мыли хорошо если год назад. От стула Назаров на всякий случай отказался – маслянистая обивка доверия не внушала.
Анна села на недавно приобретенный соседский диван. Красиво села, даже удивительно. Спина прямая, подбородок поднят, ноги изящно переплетены.
– Я слушаю вас. – Ее растрескавшиеся губы чуть дрогнули, пытаясь улыбнуться. – Что за дело у вас ко мне? Снова эта старая вешалка нажаловалась? Так я ни в чем не виновата.
– Я буду задавать вопросы, Анна, – предупредил Назаров и нацелил в нее указательный палец. – А вы на них ответите. А потом я решу, виноваты вы или нет.
– Хорошо, – не стала она спорить. Ноги расползлись, спина согнулась, сил на красивую осанку надолго не хватило. – Спрашивайте.
