– Он не старый, – отрезала она.
– Ну, чуть старше нас, – мирно согласился Стэнхоуп, явно забавляясь.
Было какое-то умиротворение в понимании, что ей скоро сделают предложение. Это означало, что годы смятения закончатся. Жизнь приобретет устойчивость, которой ей так долго не хватало. Она получит мужа, которым можно будет управлять. Получит остатки состояния родителей. И больше никогда ничего не захочет. Он еще не пытался ее поцеловать, но она знала, благодаря двум вальсам, что от него пахнет крахмалом и больше почти ничем, и внезапно поняла, что ей по-настоящему трудно представить его голым, или пускающим ветры, или громко ревущим по утрам.
Или целующим ее.
Или занимающимся с ней любовью.
После взрыва Йена вечер продолжился, и оборвавшиеся было разговоры снова нарушили короткую потрясенную тишину, а потом все пили и танцевали и почти забыли о случившемся.
Йен, не сомневалась Тэнзи, ушел с бала насовсем. Она знала, что его нет в бальном зале, так же точно, как если бы солнце внезапно исчезло с небосвода.
А она осталась. Ненадолго.
Она знала, что поддерживала беседы, танцевала, принимала и отпускала комплименты, но, вернувшись в свою комнату, не могла ничего из этого вспомнить. Она сказала, что у нее разболелась голова, и позволила Стэнхоупу поверить, что это все от нервов.
И Стэнхоуп отлепился от нее, сообщив, что договорился о встрече с герцогом завтра в восемь утра.
Снова оказавшись в своей комнате, Тэнзи прижалась щекой к стене, словно могла услышать, как бьется его сердце.
Он уезжает завтра. Так говорили.
Наконец она разделась, забралась в постель, но заснуть не смогла. А когда рассвело, выбралась из кровати и прошла к окну по узкой солнечной дорожке.
Но его на балконе не было.
Тогда Тэнзи села и в последний раз вытащила свой список.
Решительно вычеркнула «высокие моральные качества» и осторожно (очень тщательно, ровными, маленькими буквами, совсем маленькими, потому что место заканчивалось) вписала кое-что другое.
Нетерпеливо подула, чтобы чернила скорее высохли.
Потом на листок капнула слеза, пришлось ее аккуратно промокать и ждать еще дольше, что просто сводило с ума.
А потом схватила листок и целеустремленно понесла по коридору в кабинет, где герцог Фальконбридж любил заниматься делами.
Она резко постучалась в дверь. Резче, чем собиралась.
– Входите, – отозвался он. Очень настороженно в этот утренний час.
Поднял взгляд и начал подниматься из-за стола.
– Титания. – Голос звучит удивленно.
Тэнзи присела в реверансе, но на остальные любезности время тратить не стала.
– Это мой исправленный список, ваша светлость. Я хочу отдать его вам.
Он протянул руку, осторожно взял. Тэнзи подумала, что все это выглядит немного неприлично.
– Судя по всему, он несколько вырос.
– Как и я.
И с удовлетворением отметила, что герцог моргнул.
Тэнзи круто повернулась и вышла, не дожидаясь разрешения.
Взгляд Фальконбриджа упал на пункт, который определенно был самым свежим.
«Защищает меня в переполненном бальном зале, рискуя собственным достоинством, потому что знает меня лучше и любит больше, чем кто-либо когда-либо любил или будет любить, хотя не может в этом признаться.
Пока».
Глава 26
К восьми утра Йен был на ногах уже четыре часа, занимаясь делами странными и удивительными.
Он быстро подошел к комнате, которую Фальконбридж использовал как свой кабинет, когда приезжал сюда.
Дверь была закрыта. Часы еще не пробили восемь.
– Эй, Стэнхоуп!
Потому что рядом с кабинетом, как и сказал лакей, уже сидел Стэнхоуп, нервно покачивая ногой.
Увидев Йена, он вскочил на ноги и попятился.
– Эверси.
Выглядел он встревоженным. Как, собственно, и должно быть. По многим причинам.
Йен, напротив, изображал раскаяние:
– Еще раз прошу прощения за вчерашний вечер, старина. Я выпил лишнего, а вы же знаете, как это бывает, когда долго и тяжело работаешь…
Он ни капли не сомневался, что Стэнхоуп ни дня в своей жизни не работал.
– Разумеется, разумеется.
– Нервничаете? – загадочно улыбнулся Йен.
– Ну конечно. Ха. Я собираюсь попросить руки мисс Дэнфорт. – Он откровенно позеленел.
Йен присвистнул, негромко и длинно.
– Женитьба – это навсегда.
Навсегда. Поразительное слово это «навсегда».
– А, да. Я знаю. Навсегда – это долго.
– Да уж, да уж. Слушайте, старина, меня прислали сказать вам, что герцога нет в доме – он ждет вас у викария. Он пошел туда по приходским делам, и его внезапно осенило – так что он желает встретиться с вами там.
– У викария? – Стэнхоуп растерялся. – В Пеннироял-Грин? Я-то был уверен, что он хочет встретиться со мной тут. Понимаете, мы договорились вчера вечером, и лакей проводил меня прямо сюда.
– А. Думаю, со стороны Фальконбриджа это было импульсивное решение, возможно, слуги об этом еще ничего не слышали, – без запинки импровизировал Йен. – Думаю, он решил, что дом священника отлично подчеркивает важность события. Привносит в него некую святость.
– А. Разумеется, разумеется. Понимаю. Что ж, прекрасно. Спасибо, что сообщили, Эверси. Никаких обид насчет вчерашнего вечера?
– Совершенно никаких, – улыбнулся Йен.
Стэнхоуп неуверенно посмотрел на дверь кабинета.
Затем в сторону лестницы.
– Вы бы поторопились. Он не любит опозданий. Считает это недостатком характера.
– К счастью, у меня тут новый экипаж.
– К счастью, – с облегчением произнес Йен.
– Доброго дня, Эверси, и спасибо вам.
Он повернулся и торопливо прошел мимо Йена, надевая на ходу шляпу.
– Спасибо вам, Стэнхоуп.
Йен опустился в кресло и приготовился ждать, положив руку на пистолет в кармане.
Настроение герцога стремительно портилось – он только что распечатал письмо от поверенного, отвечавшего за продажу Лилимонта. Имение продали сегодня утром.
Черт побери. Он знал, что Женевьева переживет это разочарование, но больше всего на свете Фальконбридж ненавидел разочаровывать ее.
Решив, что Стэнхоуп уже достаточно ждал и что можно выплеснуть дурное настроение на этого мальчишку, герцог пригласил его войти.
