– Скажи, – шепнул он.
– Я люблю тебя, – прошептала она в ответ. – Почту за честь стать твоей женой. И я думаю, что мое имя будет звучать осмысленно только в том случае, если к нему присоединить фамилию Эверси.
Йен поцеловал ее, скрепляя это обещание. Он был нежным, этот поцелуй, и неторопливым, и глубоким, соединяя их вместе, душу с душой.
А когда он оторвался от ее губ и прижался лбом ко лбу, Тэнзи прошептала:
– Кажется, я вижу звезды.
– Конечно, видишь. И уж я позабочусь, чтобы ты видела их всегда. Каждый. Раз.
Йен получил специальную лицензию, чтобы они могли пожениться весной на скромной полянке в лесу, ничем не отличающейся от других, за исключением изобилия полевых цветов, всё американских экспатриантов. Он сверился с книгой в библиотеке и приготовил сюрприз для Тэнзи, посадив их гораздо больше, чем она привезла с собой.
Эти американские цветы помогали ей почувствовать, что родители и брат всегда с ней.
На венчание явилась целая толпа горожан, а также многочисленные Эверси, включая Сильвейнов, приехавших ради такого случая в Пеннироял-Грин, и слуг. Службу вел преподобный Адам Сильвейн, и даже он не смог провести ее, не замолкая время от времени, чтобы подозрительно откашляться.
Плакали все, хотя и по разным причинам. Право же, говорили самые великодушные, молодец Йен Эверси, что вовремя перехватил мисс Дэнфорт, поскольку она вызвала в Пеннироял-Грин временное безумие.
И каждый мужчина, кто вел себя как болван, был прощен, потому что самым большим болваном показал себя Йен Эверси, в результате чего выиграл эквивалент (по его собственным словам) тысячи кубков Суссекса в состязаниях по стрельбе.
– Прекрасный вид, вам не кажется? У этих цветов на удивление много оттенков. Совершенно прелестный день для свадьбы. Такой теплый, ясный и солнечный. Разве она не красавица? Никогда не думала, что доживу до дня, когда Йен решится надеть на себя оковы. Он даже согласился занять тот пост в Ист-Индской компании, поэтому часть времени будет проводить в Лондоне. Но она определенно прелестна. Вряд ли он с ней соскучится.
Оливия нервничала. Она без остановки болтала какую-то ерунду, а ведь Оливия никогда не болтала зря, тем более ерунду. Лэнсдаун, напротив, молчал каким-то озабоченным молчанием. Молчанием подготовки к чему-то. Или он собирался сказать ей, что им придется расстаться, потому что все без толку, или…
– По всем правилам дождь должен пойти прямо…
– Оливия.
Она замолчала и глубоко вздохнула.
– Я знаю, что ты меня не любишь, – сказал он.
Она едва не поперхнулась, потрясенная.
– Я…
Он избавил ее от продолжения.
– Но думаю, что однажды полюбишь. А до тех пор я буду рад посвятить свою жизнь тому, чтобы сделать тебя счастливой. Потому что твое счастье – это и мое тоже.
– О… – У нее полностью перехватило дыхание.
Он замолчал и повернулся к ней.
– Оливия… моя дорогая, прекрасная Оливия… ты окажешь мне честь и станешь моей женой?
Она уставилась на него так, будто никогда в жизни не видела. Руки ее метнулись к лицу. И упали.
Так, словно она ничего подобного не ожидала.
Посмотрела на Лэнсдауна.
Он стал ей дорог или просто стал привычным, а иногда это одно и то же.
Так она себе сказала.
Потому что уже ничего не понимала.
Интересно, поймет ли хоть когда-нибудь.
Всего одно слово, подумала она. Слово, от которого зависит вся ее дальнейшая жизнь. Слово, которое определит, есть ли у нее будущее. Нужно только открыть рот и произнести его.
Это так же просто, как подбросить монетку. Так она себе сказала.
Сердце колотилось, как кулак об стену.
– Да, – негромко произнесла она.
Выложила свое слово. Оно показалось ей до странного тяжелым. Как монумент. Или надгробная плита.
Он закрыл глаза и одними губами произнес: аллилуйя.
И долго, прерывисто вздохнул. Лицо его засияло счастьем.
Ну, хотя бы это: она обладает властью сделать кого-то в высшей степени счастливым, а это настолько близко к собственному счастью, насколько она вообще в состоянии его почувствовать.
И может быть, однажды она сумеет понять разницу.
– Я бы хотел поцеловать тебя, – сказал он.
– Я бы тоже.
И поняла, что это правда.
Он сгреб ее в объятия.
И в этот момент она почувствовала себя девчонкой. Прошло много времени, очень много, с тех пор, как ее целовали. И если крохотный уголок в ее сердце, где в глубоком подвале хранились воспоминания, взвыл о предательстве, она его проигнорировала. Лайона здесь нет, а Лэнсдаун есть, и она все еще молода.
Сонные, уставшие, более счастливые, чем любые другие два человека на планете с начала времен (во всяком случае, Йен категорически это утверждал), Йен и Тэнзи переплелись руками и ногами после четвертого раунда страстной любовной схватки в своем новом доме.
– Я хотел подарить тебе кое-что, Тэнзи, когда мы останемся одни. Закрой глаза и протяни ладонь.
– Очень смешно, Йен. Он такой большой, что мне придется держать его двумя руками.
Он засмеялся.
– Просто сделай, как я прошу.
Она закрыла глаза, и он положил ей на ладонь что-то, похожее на ощупь на очень тонкую цепочку.
– Теперь открывай.
Она посмотрела на маленькую золотую лужицу на ладони. Подцепила мизинцем и подняла. Действительно цепочка.
С нее свисала крохотная золотая звездочка.
Йен был вознагражден сторицей, увидев, как ее глаза наполняются слезами. А потом Тэнзи рассмеялась.
– Подарок! Подумать только, еще один подарок от Йена Эверси!
– Я обнаружил, что мне нравится их дарить.
Восхищаясь, Тэнзи провела пальцем по крохотной, простой, изысканной звездочке. Не дорогой. Но безупречной.
– На ней гравировка!
– Переверни ее, Тэнзи, и прочитай.
Она перевернула и прочитала вслух:
– «Навсегда». – Мое любимое слово! – восторженно воскликнула она.
– И мое тоже. Теперь это наше слово.
