Собравшихся у подъезда было немного, но обходя их, было никак не миновать гроба с покойным, и как Костя ни старался, но проходя мимо, не смог не взглянуть на усопшего. От представившегося зрелища он невольно замедлил шаг. Выражение лица покойника было не тем умиротворенным, какое бывает у людей покинувших этот бренный мир, а являло собой озлобленную гримасу. Будто в последнюю секунду своей жизни он был чем-то очень недоволен, настолько, что даже смерть не смогла стереть это выражение с его лица. Что было тому причиной, теперь сказать было трудно.
Больше ни на кого не оглядываясь, Костя прибавил шаг и проскользнул в высокую дверь подъезда. Колючие взгляды и возмущенный старушечий шепот «Ходят тут всякие, а потом молоко скисает» остались снаружи. Внутри Костю встретила благоговейная тишина, и отскакивающие от мраморного пола звуки его собственных шагов. Их стук разлетался по просторному холлу и поднимался к высокому потолку, где в обрамлении пыльной лепнины шагали пионеры и взлетал в голубое небо планер. Вокруг по стенам тянулись барельефы, на которых рабочие и колхозницы, снопы колосьев и зубастые шестерни, тракторы и самолеты устремлялись в далекое и освещенное медной люстрой светлое будущее.
Завороженный этой картиной, Костя не заметил, как поравнялся со стойкой консьержа.
– Куда? – раздался неожиданный рык сторожевого пса, которому неосторожный прохожий наступил на хвост.
От неожиданности Костя подпрыгнул на месте. Остановивший его оказался швейцаром – самим воплощением суровой неприступности. Он был высок, широк в плечах и громко сопел раздувавшимися ноздрями. Казалось, не разделяй их с Костей спасительная стойка, хранитель двустворчатых дверей сейчас же накинулся на него. Многолетнее пребывание швейцара в образе блюстителя порядка отдельно взятого подъезда оставило на нем свой отпечаток, превратив его лицо в строгую маску. «Они все тут такие недовольные?» – пронеслось в голове у Кости, когда он озирал большой нос, а под ним жесткую щетку серо-коричневых усов. О местонахождении глаз швейцара можно было догадаться лишь по расположению, таких же густых, как и усы, бровей. Впрочем, и они едва выглядывали из-под козырька форменной фуражки. Кроме нее, несмотря на теплую погоду, швейцар был облачен в толстую темно-серую униформу с широким зеленым воротником. На его груди и рукавах сверкали золотые, будто только что начищенные, пуговицы, на ладонях скрипели черные перчатки.
– Куда прешь? – повторил швейцар тем же рычащим басом.
– Туда…, – еще не придя в себя, ответил Костя.
Швейцар-консьерж пошевелил усами.
– Квартира?
– Двести пятьдесят девять дробь один.
– Кто?
– Я?
– Ну, не я же.
– Студент.
– На каком основании?…
В этот момент за спиной швейцара отворилась дверь, из которой появился человек лет тридцати в жилетке и вообще приятной наружности. Он, видимо, только что пообедал – его грудь еще украшала широкая салфетка. В отличие от консьержа, незнакомец оказался более приветлив. На его чисто выбритом лице сияла улыбка. У Кости, который начал думать, что в этом доме живут одни недовольные люди, отлегло от сердца: «Хоть один выглядит как человек».
– В чем дело, Асбест Поликарпович? По какому поводу шум? – спросил человек с салфеткой, но заметив Костю, обратился прямо к нему. – Что вам угодно?
– Вот, – Костя протянул конверт с письмом. – Здесь все написано.
– Интересно-интересно. Узнаю почерк, – произнес тот, пробегая глазами строчки. – Позвольте узнать, а как давно вы получили это приглашение? Ах да, я вижу штемпель. Два месяца назад, – он вернул конверт Косте. – Что же, все в порядке. Значит, будете проживать в двести пятьдесят девятой?
– Дробь один.
– Само собой, дробь один, Константин. Приятно познакомиться. Меня зовут Олег Игоревич. Я управляющий этого дома. Извините за такой, так сказать, дотошный прием, но такова работа – не пропускать посторонних. Сами понимаете – террористы, бомжи, всякое такое.
– Понимаю. Я тоже очень рад знакомству. Мне можно идти?
– Абсолютно, – с приятной улыбкой ответил управдом. – Пожалуйста, лифт прямо.
Костя пошел, а за его спиной снова послышалось ворчание швейцара.
– Понаехали. А тут еще эти мрут, как мухи, – швейцар вынул из угла веник и стал подметать усыпанный траурными гвоздиками пол. – За месяц четверо похорон – где такое видано.
Квартира №259/1 оказалась на предпоследнем – двадцать пятом этаже. Во входной двери, которая, судя по всему, стояла тут с самого времени постройки дома, темнела щель почтового ящика. Костя заглянул в нее. Внутри угадывались очертания погруженной в полумрак квартиры – коридор и часть комнаты.
Рядом с дверью чернела кнопка звонка. Костя нажал. Внутри раздался дребезжащий звук. Прошло немного времени, но никто не появился. Костя нажал еще раз, и опять никого. «У меня же есть ключ», – вспомнил он и достал из кармана похожую на рогатого жука железяку.
Два оборота и дверь распахнулась. В прихожей Костю окутал запах лаванды, и засаленные обои вокруг выключателей. Коридора в квартире практически не было – прямо из прихожей открывался вид на небольшую гостиную.
Спотыкаясь о лежащий на полу ковер и невидимую в полумраке мебель, Костя пробрался к окну и отдернул густую штору. В комнату ворвался яркий солнечный свет – теперь можно осмотреться.
Первое, что бросилось в глаза – это выходившее в гостиную большое количество дверей. Казалось, стены состоят только из них. Простенки были так малы, что смогли вместить лишь самый минимум мебели – сервант с потертыми углами, напольные часы и горшок с фикусом.
Кое-где на стенах висели расписные блюдца и фотографии. На одной из них, черно-белой и уже изрядно пожелтевшей Костя заметил двух девушек. Фотография была не лучшего качества, но в чертах лиц было много общего. Это были сестры, и скорее всего двойняшки. Им было лет по двадцать пять, не больше. Немного худощавые, в простых ситцевых платьицах. Они были чересчур серьезны для своего возраста – стиснутые губы, смотревшие мимо фотокамеры глаза. «Наверняка, какие-нибудь комсомолки».
Остальная обстановка гостиной теснилась на некогда пушистом, но давно потерявшем свой ворс ковре. Центральное место занимал внушительных размеров старый диван. Перед ним возвышался монументальный видавший виды комод. На нем, резко контрастируя с остальным окружением, стоял новенький телевизор. Картину дополняли этажерка, резной столик с хрустальной вазой и расположившееся около окна кресло-качалка.
Оглядев комнату, Костя вернулся к окну. Снаружи раскинулась полуденная Москва. Сотни и тысячи домов наполняли до горизонта все видимое пространство. Из этого кирпично-бетонного ковра выглядывали одинокие высотки и торчали дымившие трубы. Костя прижался лбом к стеклу и посмотрел вниз. Там ни на миг не останавливаясь, двигалась бесконечная вереница машин, куда-то спешили маленькие фигурки прохожих. По сверкавшей солнечными зайчиками Москве-реке скользили катера, степенно плыли теплоходы, и там, где они исчезали из вида, виднелись… красные стены Кремля. До него, казалось, можно достать рукой.
