Мне надо отделить себя от страха, паранойи, ужаса и взяться за проблему так, как если бы я работал в лабораторных условиях – решая поочередно мелкие вопросы.
Создавая тот самый плацдарм.
Самый главный на данный момент вопрос звучит так: что со мной случилось? Дать ответ на него невозможно. Пока невозможно. Кое-какие смутные подозрения у меня, конечно, есть, но подозрения ведут к предвзятости, а предвзятость отнюдь не ведет к истине.
Почему Дэниелы и Чарли не было вчера вечером дома? Почему у меня сложилось впечатление, будто я живу один?
Нет, этот вопрос слишком большой и сложный. Сужаем поле данных.
Где Дэниела и Чарли?
Уже лучше, но нужно сократить еще больше. Где Чарли, знает Дэниела.
Следовательно, начать надо вот с этого: где Дэниела?
Эскизы, которые я видел на стенах в доме, который не мой дом, созданы Дэниелой Варгас. И она подписала их своей девичьей фамилией. Почему?
Я поднимаю руку так, чтобы на нее падал неоновый свет из окна.
Вмятинки на безымянном пальце не видно. Она исчезла.
А может, ее и не было?
Я отрываю нитку от растрепавшегося низа шторы, обматываю ею палец и завязываю узелок – как физическое напоминание о мире и жизни, которые знаю.
Возвращаюсь к телефонной книге, нахожу раздел на «В», пролистываю до Дэниелы Варгас. В Чикаго она такая одна. Вырываю всю страницу и набираю ее номер.
Звук родного голоса, пусть даже и записанного, трогает едва ли не до слез, хотя само сообщение только добавляет беспокойства.
«Вы дозвонились до Дэниелы. Меня нет – пишу. Оставьте сообщение. Чао».
* * *
Через час одежда теплая и почти сухая. Я умываюсь, одеваюсь и спускаюсь по лестнице в фойе.
На улице по-прежнему ветрено, но дождь ослабел.
Мужчина, куривший сигарету у фонарного столба, исчез.
От голода немножко кружится голова.
Миную с полдесятка ресторанов и наконец нахожу такой, который не опустошит мои карманы, – пеструю, закопченную пиццерию, где пиццу по-чикагски подают огромными кусками в глубоких тарелках. Внутри свободных мест нет, так что ем на тротуаре, уплетаю за обе щеки. Интересно, то ли это пицца претерпела изменения к лучшему, то ли я настолько проголодался, что уже не разбираю вкуса.
Адрес Дэниелы в Бактауне. После пиццерии у меня осталось 75 долларов. Можно было бы взять такси, но я решаю пройтись пешком.
Потоки машин и пешеходов достигают уровня, привычного для пятничного вечера, и воздух заряжается соответствующей энергией.
Я беру курс на восток – искать свою жену.
* * *
Дом Дэниелы – здание из желтого кирпича, фасад которого увит покрасневшим от недавних холодов плющом. Ее девичья фамилия – вторая снизу в первой колонке жильцов на старомодной латунной панели.
Нажимаю кнопку три раза – никто не отвечает.
За высоким оконным стеклом сбоку от двери вижу женщину в вечернем платье и пальто. Она идет по вестибюлю, и ее каблучки звонко цокают по каменному полу. Я отступаю от окна и отворачиваюсь. Дверь открывается.
Женщина говорит по сотовому и, проходя мимо, оставляет легкий запах алкоголя. Похоже, она уже в предвкушении вечернего приключения и, спускаясь по ступенькам, не обращает на меня ни малейшего внимания.
Я успеваю остановить дверь до того, как она захлопнется, и поднимаюсь по лестнице на четвертый этаж.
Дверь Дэниелы в самом конце коридора.
Стучу. Жду.
Ответа нет.
Выхожу в вестибюль, раздумывая, что делать дальше. Ждать здесь ее возвращения? А если ее нет в городе? И что она подумает, если, вернувшись в квартиру, увидит меня болтающимся у дома, как какого-нибудь маньяка?
Подходя к выходу, замечаю доску объявлений, сплошь покрытую листочками – тут и извещения об открытии художественных галерей, и объявления о предстоящих книжных чтениях, и уведомления о поэтических состязаниях.
В глаза бросается самый большой флаер, помещенный в центре доски. Это даже не простая листовка, а афиша с рекламой выставки Дэниелы Варгас в галерее под названием «ШАРМ».
Я останавливаюсь, отыскиваю дату открытия.
Пятница, 2 октября.
Сегодня.
* * *
Выхожу на улицу – снова дождь.
Останавливаю такси.
Галерея находится в десятке кварталов от дома, и к тому моменту, когда мы выезжаем на Деймен-авеню, нервы у меня уже натянуты до предела.
Я выхожу из машины и присоединяюсь к хипстерского вида толпе, марширующей под холодным моросящим дождем.
«ШАРМ» размещается в здании бывшей фасовочно-упаковочной фабрики, превращенном ныне в художественную галерею, и очередь желающих попасть внутрь разрослась на полквартала.
Ожидание растягивается до сорока пяти минут, после чего я, несчастный и продрогший под дождем, плачу пятнадцать долларов за входной билет и вместе с группой из десяти человек вхожу в вестибюль. На круговой стене выложены гигантские, в стиле граффити, буквы, составляющие имя и фамилию Дэниелы.
За те пятнадцать лет, что мы вместе, я побывал на многих ее выставках, но никогда не испытывал ничего подобного.
Из скрытой в стене двери выходит худощавый, с бородкой мужчина.
Свет меркнет.
– Я – Стив Конколи, – представляется он, – продюсер того, что вы пришли посмотреть. – Он отрывает пластиковый пакет от диспенсера у двери. – Телефоны складываем в мешочек. Вам вернут их на выходе.
Пакет идет по кругу, наполняясь мобильниками.
– Несколько слов о том, что вы увидите в следующие десять минут вашей жизни. – Художник просит оставить на потом интеллектуальные интерпретации и постараться принять инсталляцию эмоционально. – Добро пожаловать на «Сплетение»!
Конколи забирает пакет с телефонами и открывает дверь.
Я вхожу последним.
В первые секунды мы сбиваемся в кучку в темном, ограниченном пространстве. Дверь захлопывается с гулким эхом, разбегающимся по просторному, напоминающему склад помещению, и все погружается во мрак.
Где-то вверху появляются тусклые пятнышки света.
Звезды.
Выглядят они поразительно настоящими и как будто тлеют. Одни близко, другие далеко, и каждые несколько секунд та или другая срывается и пронзает пустоту, оставляя мерцающий след.
И вот я уже вижу то, что лежит впереди.
– Господи!.. – выдыхает кто-то в нашей группе.
Это лабиринт, построенный из плексигласа и тянущийся, благодаря какому-то визуальному эффекту, в бесконечность под вселенной звезд.
