Дэниела кладет трубку на стол и, подтянув колени к груди, поворачивается ко мне.
Райан открывает глаза. Выпрямляется.
– Ты что имеешь в виду? – спрашивает моя жена.
– Вы мне доверяете?
Она наклоняется, тянется ко мне и касается моей руки. Словно удар током.
– Конечно, дорогой.
– Даже когда мы не общались, – говорит Холдер, – я всегда уважал тебя за честность и прямоту.
– Всё в порядке? – озабоченно спрашивает Дэниела.
Я знаю, что делать этого нельзя. Ни в коем случае.
Но делаю.
– Чисто гипотетически. Ученый, преподаватель физики. Живет здесь, в Чикаго. Он не так успешен, как всегда мечтал, но он счастлив, почти всем доволен и женат… – Я смотрю на Дэниелу и вспоминаю слова Райана, сказанные им в галерее. – На женщине своей мечты. У них есть сын. У них все хорошо. Однажды вечером этот человек идет в бар повидаться со старым другом, приятелем по колледжу, недавно получившим престижную награду. И на обратном пути с ним что-то случается. Он не попадает домой. Его похищают. Дело темное, но когда он наконец приходит в себя, то оказывается в некоей лаборатории в Южном Чикаго и обнаруживает, что все изменилось. Дом – другой. Он больше не учитель. И больше не женат на той женщине.
– Так он думает, что все изменилось, или все действительно изменилось? – спрашивает Дэниела. – Что именно ты хочешь сказать?
– Я говорю, что, с его точки зрения, этот мир – уже не его мир.
– У него опухоль мозга, – говорит Райан.
Я смотрю на своего старого друга.
– Магнитно-резонансная томография этого не подтверждает.
– Тогда… может быть, его разыгрывают. Устраивают такой спектакль, в котором предусмотрена каждая мелочь. Я как-то видел такое в кино.
– В доме все по-другому, все не так, как было, хотя прошло лишь восемь часов. И дело не только в том, что на стенах другие картины. Там новая техника. Новая мебель. Даже выключатели перенесены. Такой сложный розыгрыш никто устраивать не станет. Да и зачем? В чем смысл? Он ведь обычный человек. Зачем кому-то так стараться?
– Ну, тогда он просто рехнулся, – заключает Холдер.
– Я не сумасшедший.
В комнате повисает тишина.
Дэниела берет меня за руку.
– Что ты пытаешься нам сказать?
Я смотрю на нее.
– Сегодня в галерее ты упомянула, что толчком к твоей инсталляции послужил наш с тобой разговор.
– Ну да.
– Можешь рассказать мне об этом разговоре?
– А ты не помнишь?
– Ни слова.
– Такого не может быть.
– Пожалуйста, Дэниела.
Пауза. Жена долго всматривается в мои глаза, словно ищет в них подтверждение тому, что я не шучу, потом говорит:
– Думаю, это было весной. Мы не виделись довольно долго и не разговаривали по-настоящему с тех пор, как много лет назад каждый пошел своим, отдельным путем. Я, конечно, не выпускала тебя из виду, следила за твоими успехами и всегда гордилась тобой. В общем, однажды вечером ты пришел ко мне в студию. Без предупреждения, ни с того ни с сего. Сказал, что в последнее время часто думаешь обо мне. Я решила было, что ты просто пытаешься закадрить меня, раздуть старый огонек, но потом поняла, что дело в чем-то другом. Ты серьезно ничего не помнишь?
– Совершенно. Как будто меня здесь и не было вовсе.
– Мы заговорили о твоих исследованиях, о твоем участии в некоем секретном проекте, и ты сказал – я хорошо это помню, – что, возможно, видишь меня в последний раз. И тогда я поняла, что ты пришел не кадрить меня, а попрощаться. Потом ты говорил, что жизнь – это решения, которые мы принимаем, череда выборов, которые мы делаем каждый день, и что ты в нескольких случаях сделал неверный выбор, а самый главный неправильный выбор – в отношении меня. Все было очень эмоционально. В конце концов ты ушел, и я ничего не слышала о тебе до сегодняшнего дня. А теперь у меня вопрос к тебе.
– Спрашивай. – В голове у меня туман после выпивки и «травки», и когда я пытаюсь разобраться в том, что она говорит, меня слегка качает.
– Первое, о чем ты спросил меня сегодня в галерее, знаю ли я, где Чарли. Кто это?
Мне многое нравится в Дэниеле и едва ли не больше всего искренность. Она так устроена, что ее сердце напрямую соединено с языком. Что чувствует, то и говорит – откровенно и бесхитростно, простодушно. Никаких фильтров, никакой самоцензуры. Она никогда не руководствуется расчетом, собственной выгодой.
Вот почему теперь, когда я смотрю ей в глаза и понимаю, что Дэниела нисколько не лукавит, сердце разве что не разрывается пополам.
– Не важно, – отвечаю я.
– Конечно, важно. Мы не виделись полтора года, и ты первым делом спросил меня о том, что не важно?
Я допиваю то, что оставалось в стакане. Разжевываю с хрустом тающий кубик льда.
– Чарли – наш сын.
Дэниела бледнеет.
– Подождите-ка, – резко вступает Райан. – Я думал, мы здесь просто треплемся по пьяной лавочке. Так это что? – Он смотрит на Дэниелу, потом на меня. – Шутка?
– Нет.
– У нас нет никакого сына, и тебе это прекрасно известно, – говорит Дэниела. – Мы не были вместе пятнадцать лет. И это, Джейсон, ты тоже прекрасно знаешь.
Наверное, я мог бы попытаться убедить ее. Я так много знаю об этой женщине – всякие детские тайны, которые она сама открыла за последние пять лет нашего брака. Вот только не дадут ли такие «разоблачения» обратный эффект? Что, если Дэниела сочтет их не доказательствами, а некими трюками? Мошенничеством, фокусами. Пожалуй, самое лучшее – убедить ее, что я говорю правду, и быть предельно искренним.
– Вот что я знаю. Мы с тобой живем в моем доме на Логан-сквер. У нас есть сын, и его зовут Чарли. Я преподаю в Лейкмонт-колледже. Ты – примерная жена и мать, пожертвовавшая артистической карьерой, чтобы стать образцовой домохозяйкой. А ты, Райан… Ты – знаменитый нейробиолог. Ты получил премию Павиа. Ты читаешь лекции по всему миру. Понимаю, это звучит бредово, но у меня нет опухоли мозга, на меня никто не влияет, и я не рехнулся.
Холдер смеется, но в его смехе отчетливо проскальзывает нотка беспокойства.
– Ладно, предположим на минутку, что все, сказанное тобой, – правда. Или, по крайней мере, что ты действительно в это веришь. В этой истории есть неизвестная переменная – то, над чем ты работал последние годы. Этот секретный проект. Что ты можешь рассказать о нем?
– Ничего.
Райан с некоторым трудом поднимается на ноги.
– Уходишь? – спрашивает Дэниела.
– Да. Уже поздно. С меня хватит.
– Послушай, – говорю я. – Дело ведь не в том, что я что-то скрываю и не хочу рассказывать. Не могу. Я ничего этого не помню. Я преподаю физику в колледже. Когда очнулся в лаборатории, меня почему-то приняли за своего, но это не так. Я их не знаю.
