Этот момент – самый сюрреалистический с тех пор, как я пришел в себя в лаборатории. Я сижу в гостевой комнате в квартире женщины, которая является моей женой, но не признает этого; мы говорим о сыне, которого у нас, похоже, нет, и о жизни, которая не наша.
* * *
Я просыпаюсь посреди ночи. Сердце колотится, как сумасшедшее, тьма кружится, и во рту пересохло до тошноты.
Целую жуткую, пугающую минуту я не могу сообразить, где нахожусь.
Дело не в выпивке и не в «травке».
Дело в каком-то более глубоком уровне дезориентации.
Заворачиваюсь в одеяло, но меня все равно трясет. Боль распространяется по всему телу и нарастает с каждой секундой. Дрожат ноги, раскалывается голова.
* * *
Когда я открываю глаза в следующий раз, комнату уже заливает солнечный свет. Дэниела стоит у кровати и смотрит на меня с нескрываемым беспокойством.
– Ты горишь, Джейсон. Я отвезу тебя в больницу.
– Все хорошо.
– По тебе не скажешь. – Любимая кладет мне на лоб холодное полотенце. – Ну как, лучше?
– Лучше, но, пожалуйста, не беспокойся. Я возьму такси и вернусь в отель.
– Только попробуй!
* * *
После полудня лихорадка спадает.
Дэниела готовит простенький куриный супчик с лапшой, и я съедаю его в постели. Она сидит в кресле в уголке, и в ее глазах та самая, хорошо знакомая мне отстраненность.
Она что-то обдумывает и даже не замечает, что я смотрю на нее. Я бы и не смотрел, но не могу оторваться. Да, это моя Дэниела, но…
Волосы у нее короче.
Она в лучшей форме.
Пользуется косметикой.
В этой одежде – джинсах и облегающей футболке – тридцать девять ей никак не дашь.
– Я счастлива? – спрашивает она.
– В каком смысле?
– В той нашей жизни, о которой ты говоришь… я счастлива?
– Ты же вроде бы не хотела об этом говорить.
– Всю ночь не спала. Только об этом и думала.
– По-моему, ты счастлива.
– Хотя и не занимаюсь искусством?
– Вот этого тебе определенно не хватает. Ты встречаешься с друзьями, с теми, кто добился успеха, и я знаю, что ты радуешься за них, но вижу, что тебя это задевает. Как задевает и меня. У нас с тобой это что-то вроде связующего агента.
– Хочешь сказать, мы оба – лузеры?
– Мы не лузеры.
– А мы счастливы? Я имею в виду, вместе.
Я отставляю в сторону чашку с супом.
– Да. Как и в каждом браке, бывают трудные моменты, но у нас есть сын и дом. Мы – семья. И ты – мой лучший друг.
Дэниела смотрит мне в глаза и хитровато улыбается.
– Как у нас по части секса?
Я только смеюсь.
– О, господи, я, что, и вправду вогнала тебя в краску?
– Да уж.
– Но на мой вопрос ты так и не ответил.
– Не ответил.
– Что так? Есть проблемы?
Она со мной флиртует!
– Нет, все прекрасно. Ты просто меня смущаешь.
Дэниела поднимается и идет к кровати. Садится на краешек матраса и смотрит на меня своими большими, глубокими глазами.
– О чем думаешь? – спрашиваю я.
Она качает головой:
– Если ты не спятил и не несешь чушь, то наш разговор – самое странное событие в человеческой истории.
Я сижу в постели. За окном, над Чикаго, тает день.
Буря, принесшая прошлым вечером дождь, умчалась, и небо чистое и ясное. Деревья покраснели и пожелтели, и воздух, по мере того как день близится к вечеру, заряжается особенной энергией и светится золотом, что вызывает у меня ощущение утраты.
Как у Роберта Фроста – «золото, что сохранить нельзя».
В кухне звякают кастрюли и сковородки, открываются и закрываются шкафчики, и запах жарящегося мяса, проплыв по коридору, проникает в гостевую комнату. Я принюхиваюсь – что-то подозрительно знакомое.
Вылезаю из постели – впервые за весь день на ногах держусь вполне уверенно – и направляюсь в кухню.
Играет Бах. На столе – открытая бутылка красного вина. Дэниела режет лук на столешнице. На ней фартук и очки для плавания.
– Пахнет восхитительно, – говорю я.
– Поработать не хочешь?
Я подхожу к электрической плите и поднимаю крышку с глубокой кастрюли.
Поднявшийся с паром аромат уносит меня домой.
– Как себя чувствуешь? – спрашивает Дэниела.
– Будто заново родился.
– То есть лучше?
– Намного.
Традиционное испанское блюдо – рагу с фасолью, всевозможными бобовыми и мясом. Чоризо, панчетта, кровяная колбаса…
Дэниела готовит это рагу раз или два в год, обычно на мой день рождения или в свободный зимний вечерок, когда за окном порхает снег и мы не прочь выпить вина, после чего, не глядя на часы, заняться вместе готовкой.
Я помешиваю в кастрюле и кладу крышку на место.
– Это фасолевое рагу, – объясняет Дэниела, – из…
– Из рецептов твоей матери, – срывается у меня с языка, прежде чем я успеваю остановиться. – А если точнее, твоей бабушки.
Она останавливается.
Оборачивается.
– Давай помогу, – говорю я.
– Что еще ты обо мне знаешь?
– Послушай, согласно моей версии, мы вместе пятнадцать лет. Так что я знаю почти все.
– А согласно моей, мы были знакомы только два с половиной месяца, да и то давным-давно. Однако же ты знаешь о рецепте, который передавался в нашей семье из поколения в поколение.
На секунду в кухне повисает тишина.
Воздух как будто заряжается позитивной энергией, звенящей на некоей частоте у самого порога нашего восприятия.
– Если хочешь помочь, – говорит наконец Дэниела, – то я сейчас готовлю заправку для рагу и могла бы сказать, из чего, но ты ведь и сам, возможно, знаешь.
– Тертый чеддер, кинза и сметана?
Она едва заметно улыбается и поднимает бровь.
– Как я и сказала, ты уже и сам все знаешь.
* * *
Мы обедаем за столом у большого окна. В стекле отражаются огоньки свечей, а за ним сияет большой город – наше местное созвездие.
Все выглядит торжественно. Дэниела прекрасна в отсветах камина, и я спокоен и уверен – впервые с тех пор, как вырвался из лаборатории.
Тарелки пусты, вторая бутылка опустошена. Жена тянется через стеклянный стол и касается моей руки.
