Он похлопывает по лэптопу на письменном столе.
– Здесь все твои работы за последние пятнадцать лет. И даже те исследования, которые ты проводил до прихода в лабораторию «Скорость». Пароль не нужен, доступ свободный – смотри, пользуйся. Может, что-то вспомнится.
Лейтон идет к выходу, но у порога оборачивается:
– Кстати, дверь будет на замке. – Он улыбается. – Исключительно ради твоей же безопасности.
* * *
Сижу на кровати с лэптопом и пытаюсь придумать, как же мне охватить весь объем информации, содержащейся в десятках тысяч папок.
Папки сгруппированы по годам и уходят в далекое, еще до премии Павиа, прошлое, а некоторые даже относятся к колледжским временам, когда у меня только проклюнулся интерес к тому, что стало потом целью всей моей жизни.
Работы в более ранних папках мне знакомы – это черновики доклада, ставшего в результате моей первой публикацией, отрывки из близких к этой теме статей – все, что так или иначе вело к моей работе в лаборатории Чикагского университета и построению моего первого, крошечного куба.
Информация из «чистой комнаты» тщательно рассортирована.
Я читаю и читаю файлы на экране лэптопа, пока не начинает двоиться в глазах, и продолжаю даже потом, отмечая, как исследование уходит все дальше от того пункта, на котором я остановился в своей версии моей жизни.
Ощущение такое, будто я лишился памяти и теперь читаю собственную биографию.
Работа, работа, работа. Каждый день.
Записки становились все яснее, точнее, полнее.
Но по мере того, как попытки создать суперпозицию макроскопического диска заканчивались ничем, в записках начинали звучать отчаяние и безнадежность.
Глаза закрываются, и я ничего не могу с этим поделать.
Выключаю свет на прикроватной тумбочке, ложусь и натягиваю на голову одеяло.
В комнате темно хоть глаз выколи. Единственное пятнышко света – зеленая точка высоко на стене напротив моей кровати.
Камера, работающая в режиме ночного видения.
Кто-то следит за мной, за каждым моим движением, за каждым вдохом.
Закрываю глаза, стараясь отключиться. Но каждый раз, когда я так делаю, в голове снова и снова вспыхивает одна и та же картина: стекающая струйкой кровь – на ее лодыжке, на голом подъеме.
И черная дыра между глазами.
Как легко было бы сдаться!
Опустить руки.
Я касаюсь в темноте нитки на безымянном пальце и говорю себе, что у меня есть другая жизнь, настоящая – где-то там.
Так бывает при отливе: ты стоишь на берегу, а море высасывает и уносит песок из-под ног. Так и со мной сейчас – родной, привычный мир и поддерживающая его реальность отодвигаются, уходят…
Может быть, если не сопротивляться, не противиться, то эта действительность постепенно унесет меня?
* * *
Из сна меня вырывает шум.
Кто-то стучит в дверь.
Я включаю свет и сползаю с кровати, плохо соображая, что к чему и сколько я проспал.
Стучат громче, настойчивее.
– Иду! – отзываюсь я.
Пытаюсь открыть дверь, но она заперта снаружи.
Слышу, как в замке что-то поворачивается.
Дверь открывается.
Стоящая в коридоре женщина в черном, с запа́хом платье держит два стаканчика с кофе и блокнот под мышкой. Я смотрю на нее и не могу вспомнить, где и когда ее видел. Потом память проясняется: она вела – или, по крайней мере, пыталась вести – злосчастный дебрифинг в тот вечер, когда я пришел в себя возле куба.
– Джейсон, привет. Аманда Лукас, – представляется она.
– Да, точно.
– Извини, что вломилась. Я не хотела, но…
– Ничего, всё в порядке.
– Время есть? Мы можем поговорить?
– Э… конечно.
Я отступаю, даю женщине войти и закрываю дверь. Выдвигаю из-под стола стул, предлагаю ей сесть.
Она ставит на стол картонный стаканчик.
– Принесла кофе. Если хочешь…
– Спасибо, – благодарю я и беру стаканчик.
Сажусь на край кровати.
Кофе согревает пальцы.
– У них был там еще такой… шоколадно-ореховый, но тебе ведь нравится обычный, черный, да?
Делаю глоток.
– Да, отлично. То, что надо.
Аманда отпивает из своего стаканчика.
– Для тебя все должно быть так странно…
– Да, можно и так сказать.
– Лейтон говорил, что я могу прийти?
– Да, говорил.
– Хорошо. Я здешний психиатр. Работаю уже почти девять лет. Сертифицированный специалист и все такое. До того как поступить на работу в лабораторию «Скорость», вела частную практику. Ты не против, если я задам несколько вопросов?
– Спрашивай.
– Ты сказал Лейтону… – Лукас открывает блокнот. – Цитирую: «Вместо последних десяти лет – огромный зияющий провал». Верно?
– Верно.
Женщина пишет что-то карандашом.
– Тебе случилось в последнее время пережить или стать свидетелем какого-либо опасного для жизни события, которое вызвало сильный страх, ужас, ощущение беспомощности?
– У меня на глазах убили Дэниелу Варгас. Ей выстрелили в голову.
– О чем ты говоришь?
– Ваши люди убили мою… убили женщину, с которой я был. Это произошло перед тем, как меня доставили сюда, – рассказываю я. Вид у Аманды совершенно потрясенный. – Подожди-ка. Ты не знала об этом?
Она переводит дух, берет себя в руки и качает головой.
– Какой ужас…
– Не веришь? Думаешь, сочинил?
– Хотелось бы знать, помнишь ли ты что-нибудь из твоих странствий за эти четырнадцать месяцев.
– Я уже говорил, что ничего не помню.
Лукас снова пишет что-то в блокноте.
– Интересно. Ты, может быть, уже забыл, но в начале того неудачного дебрифинга ты сказал, что твое последнее воспоминание связано с баром на Логан-сквер.
– Не помню, чтобы говорил что-то такое. Я был тогда немного не в себе.
– Конечно. Итак, что было в самом кубе, ты не помнишь. Ладно. На следующие вопросы отвечай коротко – да или нет. Проблемы со сном?
– Нет.
– Повышенная раздражительность или злость?
– В общем-то, нет.
– Проблемы с концентрацией?
– Не думаю.
– Настороженность?
– Да.
