Впереди дом.
Вернее, второй этаж дома, поскольку первый практически полностью заметен снегом, поднявшимся уже до трех слуховых окон.
– Аманда.
Глаза у Лукас закрыты.
– Аманда!
Ее веки вздрагивают и приподнимаются.
– Не отключайся.
Я усаживаю ее на снег, прислоняю к крыше, бреду к среднему окну и бью ногой по стеклу. Выбираю самые острые осколки, подхватываю Аманду и втаскиваю ее в детскую спальню – судя по всему, принадлежавшую маленькой девочке.
Набивные игрушки-зверюшки.
Деревянный кукольный домик.
Драгоценности юной принцессы.
Игрушечный фонарик.
Я тащу Аманду подальше от окна, через которое в комнату заносит снег. Потом беру фонарик и выхожу в коридор второго этажа.
– Эй? Есть кто-нибудь?
Дом проглатывает мой крик, но не отвечает.
Все верхние спальни пусты. Мебели в большинстве практически не осталось.
Включаю фонарик. Спускаюсь по лестнице.
Батарейки подсели, и свет в лампочке едва теплится.
Сойдя со ступенек, прохожу мимо передней двери в комнату, бывшую когда-то столовой. Окна забиты досками, без которых стекла не выдержали бы давления полностью завалившего их снега. Среди остатков порубленного на дрова обеденного стола лежит топор.
Переступаю порог, вхожу в комнату поменьше.
Чахлый луч фонарика натыкается на диван.
Пара кресел, с которых почти полностью содрана кожаная обивка.
Телевизор над забитым золой камином.
Коробка со свечами.
Стопка книг.
На полу, ближе к камину, расстелены спальные мешки и одеяла, валяются подушки. В спальниках – люди.
Мужчина.
Женщина.
Два мальчишки-подростка.
Глаза закрыты.
Все неподвижны.
Посиневшие, изнуренные лица.
На груди у женщины – семейная фотография, снятая в некие лучшие времена в оранжерее Линкольн-парка. Почерневшие пальцы намертво вцепились в рамку.
Возле камина вижу спички, стопки газет и кучку щепы рядом с подставкой для ножей.
Вторая дверь ведет из гостиной в кухню. Дверца холодильника распахнута, на полках – ничего. На столах – пустые металлические банки.
Крем-суп из кукурузы.
Фасоль.
Черные бобы.
Очищенные помидоры.
Супы.
Персики.
Все то, что покоится обычно на дальних полках и благополучно переживает дату истечения срока годности.
Даже банки с приправами и те вычищены до капли – горчица, майонез, желе…
За переполненной мусорной корзиной – замерзшая лужица крови и очищенный до костей скелет кошки.
Этих людей убил не холод.
Они умерли от голода.
* * *
На стенах гостиной танцуют отсветы пламени. Голый, я лежу в спальном мешке внутри другого спального мешка, накрытый вдобавок одеялами.
Рядом, тоже в двух спальниках, отогревается Аманда.
Наша мокрая одежда разложена на кирпичном камине, и лежим мы так близко к огню, что я чувствую, как тепло наплывает на лицо.
Буран не стихает, и сам каркас дома поскрипывает и постанывает, сопротивляясь порывам ветра.
Глаза у Аманды открыты.
Она не спит уже какое-то время, и мы выпили две бутылки воды, которые стоят теперь на камине, наполненные снегом.
– Как думаешь, что с ними случилось? – спрашивает Аманда. – С теми, кто жил здесь?
По правде говоря, тела умерших я перетащил в кабинет, чтобы они не попали ей на глаза.
– Не знаю. Может, ушли куда-то, где тепло?
Она улыбается.
– Врун. В нашем кораблике так жарко не бывает.
– По-моему, это называется крутой кривой обучаемости.
Аманда глубоко вдыхает и медленно выдыхает.
– Мне сорок один год. У меня была жизнь. Не самая яркая, не самая выдающаяся, но моя. У меня была работа. Квартира. Собака. Друзья. Любимые телепередачи. Парень, Джон, с которым я встречалась целых три раза. Вино. – Она смотрит на меня. – Я ведь ничего этого больше не увижу, да?
Я не знаю, что ответить.
– У тебя, по крайней мере, есть пункт назначения. Мир, в который ты хочешь вернуться. Я в свой вернуться не могу, так что же мне остается?
Аманда продолжает смотреть на меня.
Неотрывно.
Напряженно.
Ответа у меня нет.
Проснувшись в следующий раз, я вижу в камине кучку тлеющих угольков. Солнце пытается проскользнуть в комнату, и снег за окном сияет в его лучах.
В доме невыносимо холодно.
Вытянув руку из спального мешка, дотрагиваюсь до одежды на камине и с облегчением обнаруживаю, что все высохло. Прячу руку и поворачиваюсь к Аманде. Она укрылась с головой, и я вижу только вылетающие облачка пара от ее дыхания. На поверхность мешка пар выпадает кристалликами льда.
Натягиваю одежду, развожу заново огонь и держу руки поближе к пламени, пока в пальцы не возвращается чувствительность.
Решив не будить Аманду, прохожу через гостиную. Здесь светло – солнце проникло в комнату через свободные от снега верхушки окон.
Поднимаюсь по темной лестнице.
Иду по коридору.
Вхожу в детскую спальню, где снегом запорошило почти весь пол.
Вылезаю через окно наружу и щурюсь от режущего глаза ледяного блеска. Через пять секунд я уже ничего не вижу.
Вокруг глубокий, по пояс, снег.
Идеально-голубое небо.
Тишина.
Ни щебета птиц.
Ни каких-либо вообще звуков жизни.
Ни даже шепота ветра.
И ни намека на наши следы.
Все скрыто ровным слоем свежего снега.
Температура, должно быть, сильно ниже нуля, потому что тепла не чувствуется даже непосредственно под солнцем.
Вдалеке знакомый силуэт Чикаго – сияющие небоскребы, заснеженные и обледенелые.
Белый город.
Ледяной мир.
Я смотрю на пустошь, путь через которую едва не стоил нам вчера жизни.
Куба не видно.
* * *
Аманда проснулась и, завернувшись в одеяла и спальные мешки, сидит у камина.
Я иду в кухню, нахожу какую-то посуду.
