Ускорение мягкое и плавное, но мощное. На две секунды меня вжимает в кресло, а потом мы уже летим по рельсу с невообразимой скоростью. Ощущение трения отсутствует, а пейзаж по ту сторону стекла проносится так быстро, что я не успеваю ничего рассмотреть.
Фантастический профиль города ближе и ближе. Здания на первый взгляд совершенно невероятные. В ясном утреннем свете все выглядит так, словно кто-то разбил зеркало и расставил осколки вертикально в некоем порядке, который слишком произволен и случаен, чтобы выражать человеческую логику. Они прекрасны в своем несовершенстве и асимметрии, как прекрасен горный хребет. Или путь реки.
Рельс исчезает.
Внутри у меня все обрывается.
Мы мчимся по туннелю – вспыхивающие в темноте светлячки только усиливают ощущение дезориентации и скорости.
Вырываемся из тьмы, и я хватаюсь за кресло. Поезд тормозит, и меня настойчиво тянет вперед.
– Станция Центральная, – объявляет автоматический проводник.
В шести дюймах от моего лица возникает голограмма: «Это ваша остановка? Да или нет?»
– Давай выйдем здесь, – предлагает Аманда.
Я трогаю рукой слово «Да», и моя спутница делает то же самое.
Крепления отщелкиваются и исчезают в кресле. Мы поднимаемся и вместе с другими пассажирами выходим на платформу величественной станции, в сравнении с которой нью-йоркский Центральный вокзал показался бы карликом. Высоченный терминал с потолком, напоминающим изогнутое под разными углами стекло: солнечный свет проходит сквозь него и рассеивается в зале, проецируя узоры на мраморные стены.
В зале полным-полно народу.
В воздухе повисли долгие, хрипловатые ноты саксофона.
У противоположной стороны зала мы с опаской поднимаемся по напоминающим водопад ступенькам.
Едва ли не все вокруг нас разговаривают – очевидно, по телефону, хотя никаких мобильных устройств я не вижу.
Наверху мы проходим через один из дюжины турникетов.
Улица отдана пешеходам – ни автомобилей, ни светофоров.
Мы стоим у высочайшего из всех зданий, которые я когда-либо видел. Даже вблизи оно выглядит нереальным и, не имея явно выраженного деления на этажи, напоминает цельный кусок льда или хрусталя.
Движимые любопытством, мы пересекаем улицу, входим в вестибюль башни и, следуя указателям, присоединяемся к очереди на обзорную площадку.
Лифт взлетает наверх с поразительной быстротой.
Из-за постоянного изменения давления закладывает уши, и мне все время приходится сглатывать.
Через две минуты кабина останавливается. Смотритель сообщает, что у нас есть десять минут.
Дверь открывается, и нас встречает пробирающий до костей порыв ветра. Мы проходим мимо голограммы с короткой информацией: «Вы находитесь на высоте 7082 фута над уровнем улицы».
Шахта лифта занимает центральную часть крохотной обзорной площадки, и до самой вершины башни всего лишь пятьдесят футов – венчающая стеклянное сооружение свернутая верхушка напоминает язык пламени.
Мы подходим к краю, и перед нами материализуется еще одна голограмма: «Гласс-тауэр – высочайшее здание Среднего Запада и третье по высоте в Америке».
Наверху холодно – с озера непрерывно дует ветер. Воздух здесь более разреженный, и я ощущаю легкое головокружение, хотя и не знаю, связано ли оно только с нехваткой кислорода.
Мы подходим к ограждению.
Кружится голова. В животе все переворачивается.
Охватить всю картину не хватает взгляда – раскинувшийся от края до края блистающий город, теснящиеся друг к другу башни, огромная ширь озера, за которым виден Южный Мичиган…
К западу и югу, за пригородами, за сотню миль от нас – сияющая в утреннем свете степь.
Башня раскачивается.
«В ясный день отсюда видны четыре штата – Иллинойс, Индиана, Мичиган и Висконсин», – сообщает новая голограмма.
На вершине этого шедевра искусства и воображения чувствуешь себя пылинкой в лучшем смысле этого слова.
Как же восхитительно дышать воздухом мира, сумевшего создать такую красоту!
Аманда стоит рядом, и мы вместе смотрим вниз, на по-женски роскошный изгиб башни. Здесь царят безмятежность и тишь.
Единственный звук – одинокий шепот ветра.
Шум улицы до нас не долетает.
– Это все было в твоей голове? – спрашиваю я.
– Не сознательно, нет, но сейчас у меня такое ощущение, что это – мое. Как полузабытый сон.
Я смотрю на север, туда, где должен быть Логан-сквер.
Ничего похожего на мой дом.
Невдалеке, в нескольких футах от меня, старик вцепился заскорузлыми пальцами в плечо жены, приникшей к телескопу, который направлен на самое необычное из всех, что я видел, колесо обозрения. В тысячу футов высотой, оно нависает над берегом озера, занимая то место, где должен быть Военно-морской пирс.
Я думаю о Дэниеле.
О том, что может делать сейчас другой Джейсон, Джейсон-2.
Что он может делать с моей женой.
Злость, страх, ностальгия обволакивают меня, как болезнь.
Этот мир при всем его великолепии – не мой дом.
Даже близко не мой.
ОСТАЛОСЬ АМПУЛ: 42
Мы снова идем по темному коридору, и наши шаги отдаются эхом в бесконечности.
Я несу фонарь и прикидываю, что написать в блокноте. Аманда останавливается.
– Что такое? – спрашиваю я.
– Слушай.
В наступившей тишине слышно, как колотится пустившееся в разбег сердце.
А потом… происходит нечто невозможное.
Звук.
Далеко-далеко в коридоре.
Аманда смотрит на меня.
– Что за чертовщина? – шепчет она.
Я всматриваюсь в тьму.
Ничего не видно, но слабеющий свет фонаря отражается от уходящих вдаль стен.
Звук все громче и громче.
Шаги.
– Кто-то идет, – говорю я.
– Разве такое возможно? – удивляется Аманда.
Шаги все ближе. Они уже на границе света.
Человек. Он идет нам навстречу.
Я отступаю на шаг, сопротивляясь желанию повернуться и бежать. Но куда бежать?
Мужчина.
Голый.
На теле грязь и…
Кровь.
Точно кровь.
Ею от него и воняет.
Словно он валялся в луже крови.
Волосы спутаны, лицо перепачкано, грязь и кровь спеклись в темную корку, на которой выступают белки глаз.
