– Угроза заражения сохраняется на высоком уровне. Начальные симптомы – лихорадка, сильная головная и мышечная боль. Если считаете, что вы сами или кто-то в вашей семье подвергся заражению, повесьте на выходящее на улицу окно полотенце красного цвета. Если у вас в доме кто-то умер, повесьте полотенце черного цвета. Персонал Центра контроля заболеваний окажет вам помощь по мере возможности.
Ждите дальнейших сообщений.
Аманда смотрит на меня.
– Почему ты не поворачиваешь назад?
* * *
Припарковаться в моем квартале негде, так что я оставляю машину посередине улицы с включенным мотором.
– Да ты свихнулся! – говорит Лукас.
Я показываю на облицованный коричневым песчаником особняк с красной юбкой и черным свитером, свисающими из окна главной спальни.
– Это мой дом.
– Тогда поторопись. И, пожалуйста, будь осторожен.
Выхожу из машины.
Вокруг тихо. Улица погрузилась в синие сумерки.
Кварталом дальше по дороге тащатся две бледные фигуры.
Подхожу к тротуару.
Линии высокого напряжения молчат, идущий из окон свет мягче и приглушеннее, чем должен бы быть.
Свечи.
Электричества в моем квартале нет.
Я взбегаю по ступенькам к передней двери, приникаю к большому окну, которое ведет в столовую.
Внутри темно и сумрачно.
Я стучу.
Через некоторое время из кухни появляется тень, которая медленно тянется мимо обеденного стола к передней двери.
У меня пересыхает во рту.
Я не должен быть здесь.
Это даже не мой дом.
Люстра другая.
Постер Ван Гога над камином тоже.
Слышу, как щелкает замок.
Дверь приоткрывается меньше чем на дюйм. В пахнувшем изнутри запахе нет ничего похожего на мой дом.
Только болезнь и смерть.
Дэниела держит свечу в дрожащей руке.
Даже в сумрачном свете видно, что вся ее кожа – по крайней мере, на открытых местах – покрыта волдырями.
Глаза ее кажутся черными.
И кровоточат.
От белков остались только узкие дужки.
– Джейсон? – Голос у нее тихий и влажный. Из глаз бегут слезы. – Боже мой! Это ты?
Дэниела открывает дверь и делает неуверенный шаг мне навстречу.
Невыносимо, когда любимый человек вызывает отвращение.
Я отступаю на шаг.
Заметив мою реакцию, Дэниела останавливается.
– Как такое может быть? – хрипит она. – Ты же умер!
– О чем ты говоришь?
– Тебя вынесли отсюда неделю назад в полном крови пластиковом мешке.
– Где Чарли? – спрашиваю я.
По щекам моей жены катятся слезы. Она качает головой и кашляет кровью в изгиб локтя.
– Умер? – догадываюсь я.
– За ним никто не пришел. Лежит наверху, в своей комнате. Он там гниет, Джейсон.
Дэниела на секунду теряет равновесие, но удерживается, прислонившись к дверной раме.
– Ты настоящий?
Настоящий ли я?
Что за вопрос?
Я не могу ничего сказать.
Горло у меня перехватывает.
К глазам подступают слезы.
Как ни жаль мне Дэниелу, правда в том, что я боюсь ее, и мой инстинкт самосохранения заставляет меня отступить в ужасе.
– Кто-то едет! – кричит от машины Аманда.
Я оглядываюсь на улицу – из темноты приближается свет пары фар.
– Джейсон, я тебя ждать не буду! – предупреждает Лукас.
– Кто это? – спрашивает Дэниела.
Судя по звучанию двигателя, к нам едет дизель.
Аманда права. Мне следовало развернуться сразу же, как только стало ясно, насколько опасно это место.
Это не мой мир.
И все же что-то тянет мое сердце ко второму этажу этого дома, где, в спальне, лежит мертвый двойник моего сына.
Мне так и хочется взбежать по лестнице и вынести его, хотя я и понимаю, что это будет означать мою смерть.
Я спускаюсь по ступенькам к тротуару, и в этот момент в десяти футах от бампера «Олдсмобиля», угнанного нами в Южном Чикаго, останавливается подъехавший «Хамви». Машина покрыта разными эмблемами: Красного Креста, Национальной гвардии, Центра контроля заболеваний.
Аманда высовывается из окна:
– Какого черта, Джейсон?!
Я вытираю глаза.
– Здесь мой сын. Мертвый. И Дэниела… умирает.
Передняя дверца «Хамви» открывается. Человек в черном костюме биозащиты и противогазе выходит из машины и наводит на меня автомат.
Голос из-под противогаза принадлежит женщине:
– Оставайтесь на месте.
Я машинально поднимаю руки.
Женщина переводит автомат на ветровое стекло «Олдсмобиля» и идет к машине.
– Выключите мотор, – приказывает она Аманде.
Та протягивает руку и поворачивает ключ зажигания. Из «Хамви» выходит водитель.
Я машу рукой Дэниеле, которая, едва держась на ногах, все еще стоит на крыльце.
– Моя жена очень больна. Мой сын наверху, мертвый.
Мужчина смотрит на фасад особняка.
– Знаки вы повесили правильно. К вам приедут и…
– Ей требуется неотложная помощь.
– Машина ваша?
– Да.
– Куда планировали поехать?
– Я лишь хотел отвезти жену туда, где ей могли бы помочь. Поблизости есть больницы…
– Ждите здесь.
– Пожалуйста.
– Ждите, – отрывисто бросает водитель.
Он ступает на тротуар и поднимается по ступенькам. Дэниела сидит на верхней, прислонившись к перилам. Мужчина наклоняется к ней, и я слышу его голос, но не могу разобрать слова.
Женщина с автоматом по-прежнему держит нас с Амандой под прицелом.
На другой стороне улицы в окне мелькает свет – кто-то из соседей наблюдает за разворачивающейся внизу, у моего дома, ситуацией.
Водитель возвращается.
– Послушайте, – говорит он. – Лагеря Центра контроля заболеваний переполнены. Уже две недели. Повезете вы ее куда-то или нет, это уже не важно. Если глаза кровоточат, значит, конец близок. Не знаю, как вы, но я предпочел бы умереть в собственной постели, чем на койке в палатке ФАЧС, вместе с умершими и умирающими. – Он бросает взгляд через плечо. – Надя, дай этому джентльмену несколько автоинъекторов, ладно? И противогаз. А я пока здесь разберусь.
