Поднимаемся, идем дальше. Быстрее, быстрее.
На следующем перекрестке я уверенно поворачиваю в другой коридор, хотя сориентироваться в темноте нелегко.
Наконец мы выходим на металлическую платформу, с которой начинается спуск в генераторную.
Преследователи так близко, что я даже различаю три голоса, звучащие в последнем коридоре. Два мужских и один женский.
Последняя ступенька. Лукас не отстает, но тяжелые шаги уже грохочут по лестнице над нами.
Прямо передо мной появляются две красные точки. Я отскакиваю в сторону и продолжаю бежать – вперед, в темноту, туда, где должен быть куб.
Двое в костюмах биозащиты соскакивают с лестницы и устремляются за нами. Гремят выстрелы, но пули проходят выше.
До куба футов пятьдесят. Дверь открыта, металлическая поверхность отражает прыгающий свет нашего фонаря.
Еще один выстрел.
Что-то напоминающее стремительного шмеля проносится у правого уха.
Пуля бьет в дверь, высекая искры.
Ухо словно горит.
– Бежать некуда! – кричит один из преследователей.
Аманда влетает в куб первой. Я вбегаю следом, поворачиваюсь и наваливаюсь плечом на дверь.
Солдаты уже футах в двадцати от нас, и мне слышно их надсадное дыхание за масками противогазов.
Они открывают огонь. Пули щелкают по металлу, огненные вспышки рвут темноту, и это последнее, чем провожает меня их кошмарный мир.
* * *
Мы не задерживаемся и сразу же идем по коридору.
Через какое-то время Аманда хочет остановиться, но я не могу.
Мы идем еще целый час.
Целый цикл препарата.
Кровь из уха забрызгала одежду.
Наконец коридор снова сворачивается в куб.
Я сбрасываю рюкзак.
Холодно.
Пот стынет на коже.
Аманда стоит в центре куба – юбка грязная, свитер порвался в нескольких местах, пока мы бежали по заброшенной электростанции.
Она ставит фонарь на пол, и внутри меня словно срабатывает спусковой механизм.
Напряжение, сила, гнев, страх…
Все выплескивается разом потоком слез и всхлипов.
Аманда выключает фонарь.
Я приваливаюсь к холодной стене, и моя спутница привлекает меня к себе, кладет мою голову себе на колени и гладит меня по волосам.
ОСТАЛОСЬ АМПУЛ: 40
Прихожу в себя в кромешном мраке, лежа на боку, спиной к стене. Аманда устроилась рядом. Наши тела вписываются одно в другое, ее голова покоится на сгибе моего локтя.
Хочется есть и пить.
Сколько же я проспал?
Хорошо одно – ухо перестало кровоточить.
Мы беспомощны, и отрицать этот факт невозможно.
Единственная наша константа, если не считать нас самих, – вот эта металлическая коробка.
Крохотная лодчонка посредине огромного океана.
Наше убежище.
Наш дом.
Наша тюрьма.
Я осторожно поднимаюсь.
Снимаю толстовку, сворачиваю ее и подсовываю Аманде под голову.
Она ворочается, но не просыпается.
Иду на ощупь к двери, понимая, что не могу позволить себе рисковать и открывать ее. Но я должен знать, что там, снаружи, и клаустрофобия уже действует мне на нервы.
Поворачиваю ручку. Медленно тяну дверцу на себя.
Первое ощущение: запах зеленого леса.
Косые солнечные лучи пробиваются между жмущимися друг к дружке соснами. Неподалеку застыл неподвижно олень, глядя на куб темными, влажными глазами.
Делаю шаг наружу, и олень, сорвавшись с места, бесшумно исчезает между деревьями.
Лес притих.
Над устлавшим землю игольчатым покровом стелется легкий туман.
Я отхожу от куба на несколько шагов и сажусь на согретую утренним солнцем землю, подставив лицо ярким, теплым лучам.
Ветер приносит запах древесного дыма.
Костер?
Печь?
Кто может здесь жить?
Что это за мир?
Слышу шаги.
Оглядываюсь – между деревьями ко мне идет Аманда. Я знаю, что виноват перед ней – из-за меня она едва не погибла в последнем мире. И она здесь не просто из-за меня. Она здесь, потому что спасла меня. Потому что рисковала. Потому что поступила смело и решительно.
Аманда садится рядом и поворачивается лицом к солнцу.
– Как поспал?
– Больно постель жесткая. Теперь вот шея болит. А ты?
– Тоже все ноет.
Лукас наклоняется и рассматривает мое ухо.
– Что? Плохо? – интересуюсь я.
– Нет. Пуля только срезала краешек мочки. Сейчас промою.
Она приносит литровую бутылку воды, которую мы наполнили в футуристическом Чикаго, и я припадаю к горлышку – и пью, пью, пью…
– Ну как ты теперь, лучше? – спрашивает Аманда.
– Только ее и вижу. Как лежит, мертвая, на нашем крыльце. И Чарли в комнате наверху.
– Знаю, это трудно, но задуматься надо о другом – и тебе, и мне. Почему ты привел нас в этот мир?
– Я всего лишь написал, что хочу домой.
– В том-то и дело. Написать-то ты написал, но багаж прихватил с собой старый.
– Что ты имеешь в виду?
– А разве не ясно?
– Нет, не ясно.
– Твой худший страх.
– Это же типичный сценарий глобальной катастрофы, нет?
– Может быть. Но он настолько образцово твой, что мне даже странно, как ты этого не видишь.
– Что значит образцово мой?
– Не просто потерять семью, а лишиться ее из-за болезни. Как было с твоей матерью, которую ты потерял в восемь лет.
Я смотрю на Аманду.
– Откуда ты знаешь?
– А ты как думаешь?
Ну конечно. Она ведь была психотерапевтом Джейсона-2.
– Смерть матери, угасшей у него на глазах, стала событием, во многом определившим его жизнь, – объясняет Лукас. – Именно поэтому он так и не женился и не обзавелся детьми, а полностью посвятил себя работе.
Звучит убедительно. У меня тоже были моменты, на раннем этапе нашей с Дэниелой совместной жизни, когда я подумывал о том, чтобы убежать от нее. Не потому, что я не любил ее, а из-за того, что, на каком-то уровне, боялся ее потерять. Такой же страх я испытал, когда узнал, что она беременна Чарли.
