Магдалина Венедиктовна встряхнула склянку с непонятной жидкостью и поставила ее перед Марфушей. И дальше последовала подробная инструкция — для какой цели эта жидкость предназначена. В блюда, которые подавались Парфенову, следовало капать по две-три капли этой самой жидкости, не имевшей ни вкуса, ни запаха. Но капать, само собой разумеется, так, чтобы никто не видел. Тут уж Марфуша без инструкции поняла, что головой рисковать придется, но не испугалась, наоборот, овладел ею непонятный азарт, и она все сделала так, как требовалось. Через три недели Парфенов стал мучиться головными болями, которые с каждым днем становились все сильней и невыносимей. А Магдалина Венедиктовна между тем обучила Марфушу снимать любую головную боль ладонями. Помучиться пришлось, конечно, это ведь не капли капать, да и трудов стоило немалых, чтобы ладони наполнились внутренним теплом, чтобы даже жаркими стали. Но Марфуша и в этом деле оказалась ученицей очень способной, и скоро Парфенов уже не мог без нее жить. А она продолжала капать мутные капли в изысканные кушанья золотопромышленника, смотрела, как он мучится, готовый лезть на стены, и душа ее наполнялась спокойствием и уверенностью. Она уже не жалела себя, как раньше, не плакала по ночам над своей нескладной судьбой, ощущала себя совсем иным человеком и это ощущение ей очень нравилось.
Разумеется, никаких условий Парфенову не ставила, денег у него не просила, получая только оговоренное ранее жалованье, и известие о том, что он отписал ей часть наследства, было для нее полной неожиданностью, как и для Магдалины Венедиктовны, которая сказала:
— Пожалуй, достаточно, душа моя. Снадобье вылей в помойное ведро, а склянку разбей и выкинь подальше, чтобы никаких следов не осталось. Считай, что ты его наказала и сама вылечилась.
Головные боли у Парфенова прошли, но он по-прежнему требовал, чтобы Марфуша во всякий час находилась возле него. А когда он пошатнулся в разуме и стал плакать и беседовать с людьми, которые уже умерли, она, сама того не желая, многое узнала из прошлой жизни Парфенова, узнала такие тайны, о которых даже Магдалине Венедиктовне решила до поры до времени не говорить.
Полученными деньгами, упавшими ей, как снег на голову, Марфуша распорядилась бережно и скромно: купила себе небольшой домик и решила открыть школу для бедных детей, потому что очень жалела, что самой ей в детстве учиться не довелось. Пусть тогда хоть другие учатся.
О Парфенове и обо всем, что с ним было связано, она старалась забыть, но забыть не получилось, потому что парфеновские тайны, продолжая жить своей жизнью после смерти золотопромышленника, неожиданным образом вовлекли в опасную игру и она ввязалась в нее, долго не раздумывая, испытывая все тот же азарт, какой испытала, когда Магдалина Венедиктовна поставила перед ней склянку с мутной жидкостью.
6
Одинокая подвода прибыла на прииск поздно вечером. Давил ядреный мороз, и снег под санными полозьями скрипел так визгливо, что ломило зубы. Луна блеклым, холодным светом накрывала округу, и все виделось неживым и стылым, промерзлым насквозь. У седоков даже ресницы обнесло инеем.
Окна конторы были темны, над прииском, придавленным морозом, нависала оглушительная тишина, и ночной стук колотушки сторожа не нарушал ее, видно, сторож оставил свою службу и отогревался в тепле.
— Попрятались служители фарта, как вымерли. Ладно, есть у меня местечко, где накормят и обогреют. Бери вправо, по переулку и прямо… Водочки сейчас и горяченького! Глядишь, и жить станет веселее! Что приуныл, сын крестьянский?! Подай голос!
Семен, направляя Карьку в переулок, не отозвался. Моргал смерзающимися ресницами, смотрел на прикатанную санями дорогу и думал с тревогой: «Доехать-то мы доехали, а вот какие новости завтра ждут? Какое коленце этот Столбов или Расторгуев выкинет? Увяз я, похоже, по самые уши… Как выбираться буду?»
Этот вопрос мучил его всю дорогу до прииска. Понимал он, что на этот раз дело простым извозным промыслом не закончится, когда привез-увез, и голова не болит. Дело предстояло, хотя он еще не знал его сути, нешуточное и наверняка опасное. Но все готов был стерпеть Семен ради главного — ради Василисы, которая находилась теперь в цепких руках Капитоныча.
Он встряхнулся, крепче перехватил вожжи и хлопнул ими Карьку по заиндевелым бокам — пора уже было и до жилья добраться, про водочку и про горячее Семен не загадывал, хотя бы отогреться…
Столбов-Расторгуев велел остановиться возле дома Катерины, в котором прошлой ночью ночевал урядник Жигин и прятался в кладовке, укрываясь от неизвестных людей. Хозяйка поздних гостей встретила спокойно и даже радушно — с улыбкой. Крутнулась, как говорится, на одной пятке и все мигом спроворила: Карьку отвела к соседям и поставила в конюшню, кинув ему в ясли большущий пласт сена, печь мигом растопила и на стол собрала. Нашлась у нее и водочка и готовые, загодя налепленные, пельмени, от которых, когда они сварились, столбом поднимался горячий и запашистый пар.
— Ну, спасибо тебе, Катерина, что приняла и обогрела, дай тебе Бог здоровья и удачи! — Столбов-Расторгуев лихо опрокинул водочку из стеклянной рюмки на тонкой ножке и с жадностью, обжигаясь, принялся за пельмени.
Вел он себя по-хозяйски, будто к родне приехал. Выпивал, закусывал, балагурил, нахваливал пельмени, но ни разу не спросил Катерину, как водится, о житье-бытье и не сказал ей, по какой причине явился на прииск и как его нынче звать-величать. И Катерина ничего не спрашивала и ничего не рассказывала, только улыбалась и усердно подкладывала пельмени в миски.
Семен пил осторожно и так же осторожно наблюдал за ними, пытаясь понять — какие дела их связывают, кто они друг другу?
Но так и не понял, оставшись в полном неведении. Да и усталость после дальней холодной дороги брала свое — неудержимо манило в сон. И уснул он сразу, как только прилег на широкой лавке, на которой Катерина постелила ему постель, даже пошевелить не успел ни рукой, ни ногой. Спал, словно младенец, и не услышал, как Столбов-Расторгуев несколько раз окликнул его и, не дождавшись ответа, шепотом сказал Катерине:
— Дрыхнет, как суслик. Пусть дрыхнет. Пойдем в горницу, расскажешь, какие тут у вас новости.
Они осторожно, на цыпочках, прошли друг за другом в горницу и там, глубоко вздохнув, Катерина сразу же повинилась:
— Виновата я перед тобой. Обманула твоих людей, когда они вчера ночью за урядником явились. Сказала, что его здесь нет, что он ушел, а я сама его отправила, чтобы спрятался. Пожалела… И так ведь человек в горе — сын умер, жена пропала…
— И все ты знаешь, Катерина! Откуда только знаешь?
— Земля слухами полнится, иные и до меня долетают.
— Много будешь знать — скоро старость наступит, облетит твоя красота и одни морщины да кости останутся. Красоту побереги, не любопытствуй. Теперь слушай. Зовут меня Егор Исаевич Расторгуев, служу я в «Сибирском мукомоле», а сюда явился, чтобы договориться с Савочкиным о поставке муки на прииск. Меня ты знаешь еще по городу, в Ярске знакомы были. Вот по старому знакомству и остановился у тебя вместе с извозчиком. Ясно излагаю?
