— Я ничего…
— Бежать, бежать, Савочкин, не оправдывайся. Но хлопотная эта канитель — скрываться, да под чужим именем, уж, поверь мне, я знаю. А мы сделаем так, что никаких хлопот — как служил, так и будешь служить, при уважении и при почете. А надоест, попрощаешься с господином Парфеновым да и отправишься в благодатные края жизнью наслаждаться, если пожелаешь, можешь и за границу отъехать.
— Мы так не договаривались, я не согласен…
— Знаешь, лезть под пули за паршивой бумагой, которой даже задницу нельзя подтереть, потому что она слишком жесткая, мы тоже не договаривались. А что касается твоего согласен-не согласен, это, господин Савочкин, съешьте всухомятку и чайком запейте, чтобы поноса не случилось. Теперь слушай и запоминай, что тебе сделать нужно…
8
Легкие санки то и дело встряхивались на быстром ходу, подскакивали на ухабах, и голос рвался, будто тонкая ленточка:
— Да будь проклят… день, когда я… туда… поехал! Будь он… проклят! Будь… проклят!
Вскрикивал Савочкин, подпрыгивал на седушке и еще яростней гнал коня, охаживая его плеткой по широкой спине. Успокоился и вскрикивать перестал, когда выбрался на накатанную дорогу и впереди, в проеме между двумя стенами темных елей, показался прииск. Как ни терзался, как ни приходил в отчаяние, а все-таки овладел своими чувствами, понимая, что, если попадутся встречные, обязательно удивятся, когда услышат, что управляющий прииском, горный инженер Савочкин, кричит неведомо что и проклятья посылает неизвестно кому.
Придержал бег коня, перестал его подстегивать и к конторе подъехал как обычно — не торопясь. Увидев его из окна, выскочил навстречу Тимофей, услужливо перехватил узду коня и спросил:
— Куда прикажете? На конюшню? Или тут, к коновязи привязать?
— Отгони на конюшню, не понадобится, а сам — ко мне. И поскорее.
Как только Савочкин отдал приказание Тимофею, как только ощутил себя снова в обычном своем положении главного человека на прииске, так окончательно избавился от приступа собственной слабости, который овладел им после разговора со Столбовым-Расторгуевым. Прошлое, сколько ни посылай ему проклятий, теперь не переиначить, поэтому жить надо днем сегодняшним и думать о том, чтобы не допустить еще раз ошибку, которую совершил раньше.
А совершил Савочкин эту самую ошибку прошлой весной, когда оказался по неотложным делам прииска в Ярске. Два дня провел с Парфеновым, отчитываясь перед ним, а затем, получив хозяйское согласие, остался на неделю в городе, сняв хороший номер в «Эрмитаже», — решил отдохнуть. От тайги, от гнуса, от скучной и серой, как застиранная тряпка, приисковой жизни. Обедал в ресторане, ездил в местный театр, где не столько смотрел на сцену, сколько разглядывал в бинокль нарядных дам в партере. И одна из них, заметив, что ее разглядывают, шаловливо погрозила ему сложенным цветастым веером. Савочкин, будучи человеком холостым и семьей не обремененным, знак этот принял как приглашение к знакомству. И знакомство состоялось в тот же вечер. Екатерина Николаевна совершенно очаровала его своей милой простотой и статью — он любил женщин с небольшим телесным избытком. На следующий день они встретились и поехали на Светлое озеро, которое находилось на окраине Ярска и где имелась лодочная станция. Катались на лодке по тихой воде, не тронутой в безветрии даже мелкой рябью, наслаждались ароматом цветущей черемухи — она вскипала по берегам, как белая волна.
— Чудно! Чудно! — повторяла Екатерина Николаевна, и ее низкий грудной голос так волновал Савочкина, что он не мог совладать с веслами, и лодка плыла то в одну, то в другую сторону, а вскоре и вовсе остановилась, потому что он бросил весла и перебрался на беседку к Екатерине Николаевне. Обнял за полные плечи, поцеловал, и наказание за это ему последовало совсем крохотное — его нежно потрепали за ухо двумя пальчиками.
Продолжился чудный день ужином в ресторане гостиницы «Эрмитаж», когда они вернулись после прогулки по озеру, продолжился, но не закончился, потому что после ужина поднялись в номер, который снимал Савочкин, и началась чудная ночь…
Оборвалась она, как обрывается в жизни все самое лучшее, внезапно и грубо.
Дверь, хотя, кажется, Савочкин и запирал ее, открылась бесшумно, и вошли какие-то люди — по-хозяйски, уверенно и без всяких церемоний. Выдернули Савочкина из-под одеяла, усадили, голого, в кресло и лишь после этого засветили ночную лампу, придвинув ее таким образом, что вошедшие оставались в тени, а вот он, закрыв стыдное место ладонями, красовался всеми своими достоинствами, как при солнечном свете.
— Нам, конечно, следовало бы извиниться перед вами, господин Савочкин, за такое вторжение, — раздался негромкий, чуть насмешливый голос, — но, поверьте, что обстоятельства сложились таким образом… Если кратко — времени у нас, да и у вас тоже, в обрез. Точнее сказать, его нет совсем. Итак, вы соблазнили, обманули, в конце концов, силой затащили в свой номер беззащитную женщину и надругались над ней, как пьяный босяк из подворотни. А женщина эта, между прочим, пользуется личным покровительством Павла Лаврентьевича Парфенова. Даже более, чем покровительством. И если он узнает, что объект его более чем покровительства находится сейчас здесь и рядом находитесь вы, да еще в столь в странном виде, он примчится без промедления, несмотря на поздний час. А уж когда увидит… Даже при самой буйной фантазии невозможно представить, что может случиться. Или вы можете представить? Ладно, не будем допытываться. Вот вам лист бумаги, вот чернила и ручка, пишите…
— Я ничего писать не буду!
— Будете, господин Савочкин, будете писать. Иначе наш извозчик мигом доскачет до Парфенова и привезет его сюда.
Савочкин вспотел, сам увидел, как на голом теле проступили мелкие капли.
— Представили, значит, что случится, если Парфенов сюда приедет. Вон как в пот бросило, даже страшно за ваше здоровье. Пишите, и мы с миром уйдем, никакого вреда вам не сделаем, — голос из полутьмы продолжал звучать по-прежнему негромко, чуть насмешливо и казался по этой причине особенно зловещим, — пишите следующее: я, Виктор Васильевич Савочкин, допустил по собственной слабости и похотливости постыдное грехопадение с Екатериной Николаевной Гордеевой, о чем горько сожалею и раскаиваюсь. Впредь обещаюсь честным словом дворянина, что домогаться Екатерины Николаевны Гордеевой не буду и оставлю ее в покое. Распишитесь и поставьте дату.
Дрожащей рукой, разбрызгивая чернила, Савочкин склонился над столиком, который ему подвинули к креслу, и написал, что ему продиктовали, совершенно не думая в эту минуту о последствиях и желая лишь одного, чтобы внезапное мучение прекратилось.
— Ну, вот, делов-то! — человек с насмешливым и зловещим голосом вышагнул из полутьмы, ловко сдернул со столика бумажный лист, прочитал написанное и, аккуратно сложив, бережно опустил во внутренний карман пиджака.
Екатерина Николаевна в это время, завернувшись в простынь и прихватив одежду, пробежала в ванную, неслышно ступая босыми ногами, так же неслышно вышла оттуда уже одетая и скользнула, как тень, в двери — будто ее здесь и не было. Даже ни одного звука не подала, только оставила после себя легкий аромат нежных духов.
