Столбов-Расторгуев длинный рассказ Комлева ни разу не прервал, от души веселился и думал: «Жаль, Губатов, что тебя раньше времени пуля нашла, вот бы тоже послушал в удовольствие этого типа, он завлекательней рассказывает, чем в газетах пишут, будто фельетон сочиняет. Пожалуй, и столичным писакам фору даст». А вслух, перестав посмеиваться, строго спросил:
— По какой надобности здесь оказался? Кого искал?
— Да я уже рассказывал, господин хороший, тем людям, которые меня чуть не прибили. Честно, как на духу, рассказывал.
— Еще раз расскажи, не ленись, если жить хочешь.
— Жить я очень хочу, господин хороший, и лениться не стану. С самого начала расскажу, как я с каторги сбежал… Ничего не утаю!
И дальше поведал он Столбову-Расторгуеву и про свой побег с каторги, и про ограбленный бакалейный магазин, и про недолгое, но сытое и теплое житье в бане, и про урядника, от которого удалось убежать, а затем с его же помощью спастись, и про сидение в подвале приисковой конторы, где надоело ему тосковать, и решил он выйти на волю…
— Кто про зимовье рассказал? Зачем сюда приехал?
— Знать я не знал про это зимовье, господин хороший! Выскочил с прииска и погнал куда глаза глядят. Гнал, гнал — и заплутался. А тут след вижу, думаю — куда-то он все равно выведет, вот и поехал…
— Вот и приехал, — передразнил его Столбов-Расторгуев. — Ладно, оставайся пока здесь, под моим присмотром, а дальше решу, чего с тобой сделать. Или в печке зажарить, или сырым съесть…
— Нет, нет, господин хороший, — заторопился Комлев, — не пригоден я для пищи ни в каком виде! Одни жилы да мослы — не разжевать!
— Я разжую, у меня зубы крепкие! Ступай. И помни — зубы у меня очень крепкие!
Шагом, шагом, не оборачиваясь, Комлев выпятился за дверь. Перевел дух и быстрым, внимательным взглядом успел стрельнуть по сторонам, желая запомнить, куда его на этот раз запихнула судьба.
Зимовье, по всему видно, построено было недавно, из толстых, хорошо обтесанных бревен. Крепко построено, надежно. В конце небольшого коридора виднелись тяжелые двери, срубленные из толстых плах и обитые широкими полосами железа. В сторону этих дверей и направился Комлев, оказавшись в узком коридоре, но легла ему сразу же на плечо тяжелая рука, и хрипловатый голос остановил:
— Не туда копыта направил, за мной шагай!
Комлев послушно двинулся следом. Определили его в маленькую и низкую комнатушку, посредине которой стоял самодельный стол, а по бокам от него, прибитые прямо к стенам, красовались лавки, застеленные овчиной.
— Вот здесь и пребывать будешь, а я рядом. И не вздумай баловать, головенку махом оторву! — молодой еще, крепкий мужик говорил спокойно, даже как бы лениво, но вид у него был такой угрюмый, что Комлев невольно подумал: «Этот и вправду оторвет и не чихнет, надо будет с ним аккуратней обращаться…» Вслух подобострастно сказал:
— Все понимаю, господин хороший, и огорчений никаких не доставлю, только спросить осмеливаюсь: как мне вас называть?
— А никак меня называть не надо. Понял?
Комлев послушно кивнул, выражая полную и абсолютную понятливость.
— Сиди здесь, — приказал мужик, — и жди меня.
Оставшись один, Комлев несколько раз обошел стол, хотел присесть на лавку, но передумал: вдруг угрюмому мужику не понравится, что он здесь расселся? Но время шло, а мужик все не возвращался. Комлеву надоело топтаться вокруг стола, и он сначала присел на лавку, затем прилег и даже не заметил, как уснул — крепко, будто младенец, и сны ему снились детские: розовые, с цветочками; цветочков было очень много, они собирались в большие букеты, и падали эти букеты прямо к его ногам. Надо же такому видению сочиниться!
— Хватит дрыхнуть! — хрипловатый голос прервал сон, и крепкая рука бесцеремонно встряхнула за плечо.
Комлев вскочил, как солдат по тревоге, и протер глаза. Стоял перед ним все тот же мужик угрюмого вида, смотрел исподлобья, и взгляд глубоко упрятанных глаз под широкими нависшими бровями был холодным и острым, словно обломленная ледышка.
— Я, извиняюсь, прилег маленько, без вашего спроса… — заторопился Комлев.
— Ступай за мной, — не дослушав его, приказал угрюмый мужик.
И первым вышагнул за порог, направившись в конец узкого коридора, где мутно виднелась в полутьме толстая дверь, обшитая полосами железа.
— Берешь там кадушку, в которой золото булькает, и выносишь на улицу. И не вздумай хоть каплю на пол пролить, по шее накостыляю. А вынесешь, оттащи подальше, чтобы у крыльца не воняло…
Угрюмый мужик замолчал и только сопел, открывая тугой запор и распахивая дверь, а когда ее распахнул и явственно накатил застоявшийся запах мочи, он сморщился и толкнул вперед Комлева. Тот, не морщась от привычного запаха, который нюхал годами, шагнул в тесную каморку, увидел в углу невысокую деревянную кадку с двумя ручками, направился к ней и вдруг начал чихать без остановки, зажимал рот и сгибался, будто кланялся. И вот так, чихая-кланяясь, чуть придвинулся к лавке, на которой сидели и смотрели на него изумленно Жигин и Земляницын, и успел шепотом, мгновенной скороговоркой, сообщить между чиханиями:
— Не отчаивайся… выручу…
— Долго ты там?! Хватит чихать! Тащи! — поторопил угрюмый мужик.
— Сейчас, сейчас, извиняйте, прямо нос пронзило, — Комлев подхватил кадку и потащил ее к дверям.
Назад не оглядывался и не видел, что Жигин и Земляницын смотрят ему в спину с таким удивлением, будто возник у них перед глазами дух бесплотный. Комлев же тем временем пронес кадку по коридору, не уронив ни капли, вылил содержимое в сугроб, подальше от зимовья, вернулся и сунул пустую кадку в каморку. Дверь захлопнулась, лязгнул запор, и угрюмый мужик отвел его на прежнее место, буркнул:
— Позову, когда жрать…
Не обманул, и вечером Комлев оказался за одним столом с обитателями зимовья, только Столбова-Расторгуева не было.
Четверти часа не прошло, а за столом сначала стали посмеиваться, затем похохатывать, вскоре и вовсе схватились за животы, слушая очередную историю, которую рассказывал им Комлев.
И откуда ему было знать, что посадили его за этот стол благодаря Катерине, которая гонцу, срочно прибывшему из зимовья, сказала:
— Да нет, не врет он, урядник его привез и в подвал посадил. И Тимофея он облапошил — тоже верно. Тот еще ухарь…
— Ладно, так и доложу, — больше гонец ни о чем не спрашивал и заторопился обратно в зимовье, где слова Катерины передал Столбову-Расторгуеву, а тот этим словам, видно, доверился.
Вот и оказался Комлев за общим столом.
11
Репортер «Губернских ведомостей» Христофор Кудрявцев отличался не только редкостной пронырливостью, но и крайней нетерпеливостью. Не дождался он трех дней, которые отвела ему Магдалина Венедиктовна, явился за ответом через два дня, да еще и ранним утром. Дверь ему открыла Марфа, которая ночевала у Магдалины Венедиктовны, потому что вечером засиделись допоздна, и домой она не поехала. Увидев на пороге столь раннего гостя, удивилась:
