На прииск заехали с дальней, нежилой, стороны, чтобы лишние глаза не видели, и сразу, не задерживаясь, проскользнули к дому Катерины. Столбов-Расторгуев соскочил на землю, прошелся туда-сюда, разминая ноги, и, не поднимаясь на крыльцо, постучал в окно, негромко позвал:
— Катерина, выйди.
Хозяйка, наскоро накинув шаль, выскочила на крыльцо. Торопилась, но лицо было совершенно спокойным, словно каждое утро заезжали в ее двор верховые с ружьями.
— Посмотри, Катерина, может, признаешь — кто такой? — Столбов-Расторгуев взмахнул рукой и с коня быстро сняли длинный куль, лежавший поперек седла. Положили на снег, раздернули в несколько раз завернутую рогожу, и под ней оказался человек. В разъеме раскрытых губ тускло поблескивали зубы, мерзлые глаза побелели, а неподвижное лицо обнесло инеем.
Катерина быстро взглянула на труп и отвернулась. Зябко натянула на полных плечах шаль и вздохнула:
— Спиртонос это, как я и говорила…
Повернулась и поспешила в дом. Столбов-Расторгуев неторопливо направился за ней следом, на крыльце обернулся:
— Отвезите подальше и в снег заройте.
В доме, не раздеваясь, он сел за стол, стащил рукавицы и положил перед собой, взглянул на Катерину и та, без слов его понимая, присела напротив на табуретку и сняла шаль. Уложила ее на коленях, разгладила. Заговорила негромко, неторопливо:
— Этого спиртоноса тут все знали. А в последнее время видели, что он к Савочкину заходил. Зачем, по какой причине — неизвестно. А не так давно его Земляницын с золотом поймал. В мешке, в котором спирт носят, золото оказалось. Посадили в подвал, а ночью кто-то замки сломал и спиртоноса выпустил. С тех пор его здесь на прииске никто не видел. А вот там, на бугре, видели. Охотник рассказал, что он у Савочкина в санках сидел. Подъехали к бугру, санки оставили, дальше пешком пошли, а спустился вниз один Савочкин. Сел в санки и уехал. Дальше сам догадывайся, что у них там случилось… Мешок-то при нем был?
— При нем, только пустой. Больше ничего не знаешь?
Катерина, продолжая разглаживать шаль, пожала плечами:
— Сорока на хвосте ничего не приносила. Как принесет, так доложу.
— Золотая ты моя, — Столбов-Расторгуев поднялся, натянул рукавицы, — только я в последнее время опасаться тебя стал. Почему так? Не скажешь, по какой причине?
Катерина убрала шаль с коленей, положила ее на стол и тоже поднялась. Спокойная, глядела прямо, не отводя взгляда, и голос оставался по-прежнему негромким и неторопливым:
— Не знаю я никакой причины, поэтому и ответить не могу. Извини…
— Да ладно уж, чего извиняться, свои люди. Если что — сочтемся…
— Сочтемся, сочтемся, — прошептала Катерина, когда за Столбовым-Расторгуевым закрылась дверь.
Солнце над прииском поднялось чистое, яркое. Мороз ослабел, отступился, округа заискрилась и заблестела, как будто народилась заново. От неистового света, отраженного снегом, невольно прищуривались глаза. Оставив коня и своих людей на дворе Катерины, шел Столбов-Расторгуев, направляясь к конторе прииска, шел, опустив голову и низко надвинув шапку, словно оберегался от искрящегося света. Шаг у него был легкий, скорый. Он и на второй этаж конторы, где находился кабинет Савочкина, взлетел стремительно, даже не запыхавшись.
Хозяин кабинета стоял в углу, возле раскрытого железного сейфа, что-то рассматривал, и от неожиданного стука вздрогнул. Обернулся, увидел на пороге Столбова-Расторгуева и досадливо поморщился:
— Стучаться бы надо…
— В следующий раз учту. Теперь бросай свои делишки и крепко думай — где может скрываться Земляницын?
— Так он, он же на зимовье, у тебя был!
— Был, был, а теперь нет. Сбежал вместе с урядником и с каторжным. Думай, друг сердечный, думай!
Савочкин закрыл сейф на ключ, ключ положил в карман, злорадно и раздельно выговорил:
— Про-во-ро-нили!
— Если от этого легче, считай, что проворонили, да только дальше тяжелее будет. Тебе — в первую очередь.
Думал Савочкин недолго. Вспомнил, что раньше Земляницын отъезжал на медвежью охоту, всегда возвращался с добычей и угощал его свежениной. Рассказывал, что есть у него где-то избушка в распадке, и даже предлагал туда наведаться, но он, Савочкин, отказался, потому что не любитель лазить по снегу и мерзнуть ради мяса, пусть даже и медвежьего.
— С кем он на охоту ездил? — нетерпеливо перебил его Столбов-Расторгуев.
— С кем-то из стражников своих, точно не знаю…
— Так узнай!
Через несколько минут Тимофей уже бежал от конторы разыскивать стражников, а в скором времени один из них ехал рядом со Столбовым-Расторгуевым и заверял:
— Дорогу я хорошо помню, не должен сбиться…
19
В избушке у Земляницына, как у хорошего, запасливого хозяина, имелась вся нужная утварь: чашки-плошки, чугунок, топор, лопата и даже пешня, скованная из цельного, толстого куска железа, на длинном деревянном черенке. Стояла она, глубоко воткнутая в снег, и на вид казалась тяжелой и неподъемной. Комлев покосился на нее, обошел кругом и предложил:
— Может, снегом обойдемся? Натолкаем в чугунок, поставим на плиту — и готова водичка, как из родника будет, чистенькая.
— Кому сказал — пешню бери! И ступай прорубь долбить, — сам Земляницын взял лопату, чтобы разгребать тропинку до речки. — Нам здесь неизвестно, сколько обитать придется, всякий раз с чугунком бегать… Не ленись, поработай, хоть раз в жизни!
— Трынди-брынди, трали-вали, а с хрена ли загуляли! Заяц по полю бежит, а под ним земля дрожит! У-ду-ду-ду-ду, висит мерин на дубу, ты за письку меня тронь, побегу с тобой, как конь! Привет-салфет вашей милости!
— Привет, привет, — бормотал Земляницын, раскидывая снег лопатой, — и нашей милости, и вашей, и салфет передавай, только пешню не забудь.
До речки было совсем недалеко, и скоро прямая тропинка уперлась в лед. Земляницын отставил лопату в сторону и ткнул пальцем, показывая Комлеву, где надо долбить прорубь. Тот вздохнул и нехотя ударил пешней, высекая мелкие льдинки. Земляницын не уходил, стоял, опершись на лопату, наблюдал за работником, который явно не торопился. Но прорубь все-таки продолбил и даже, наклонившись, зачерпнул ладонями воды, напился и доложил:
— Аж зубы ломит, не вода, а благородный напиток! Не желаете отведать, уважаемый?
— У меня зубы не казенные, беречь надо. Ладно, пошли теперь греться…
Они поднялись по тропинке к избушке и уже собирались зайти в нее, как Земляницын неожиданно насторожился:
— Тихо, не шебурши! Слышишь?
Комлев вытянул шею, прислушиваясь, и помотал головой — нет, не слышу. Но Земляницын даже не взглянул на него, рывком распахнул дверь и крикнул:
