Низкие избенки прииска, занесенные снегом, казались в наступающих потемках еще ниже и незаметней. Кривые переулки были безлюдны, словно все поселение вымерло, и даже собаки не тявкали. И лишь редкие окна, в которых мигал желтый свет, свидетельствовали, что жизнь здесь есть, только ушла в тепло, под защиту бревенчатых стен.
Светились окна и в добротном домике Катерины. Перед калиткой Жигин остановился и огляделся, проверяя — нет ли какой опасности? Постоял, прислушался к глухой тишине, снял ружье, положил ствол на руку, согнутую в локте, и пошел мелким, скользящим шагом, чтобы не скрипел снег, к крыльцу. На крыльце снова остановился, перегнулся через перила и заглянул в окно.
Сквозь узкую щель между цветастой занавеской и косяком увидел, что хозяйка одна сидит за столом перед лампой, на коленях у нее какие-то тряпки, и она быстро, ловко их сшивает. Рука с железным наперстком на указательном пальце поднималась и опускалась — равномерно, без остановки. «Нарожала бы ребятишек косой десяток и шила бы им одежку, а она вон каким делом занялась — по ночам уголовный элемент принимает… И дурой не назовешь, даже разумной показалась. Ну, встречай, Катерина, гостя. Не звала, я сам пришел, без приглашения», — Жигин негромко, чтобы не испугать, постучал в окно и успел еще увидеть в узкую щель, что Катерина отложила шитье и нехотя, словно через силу, поднялась с табуретки. Скоро она вышла в сени, спросила:
— Кто там?
— Постоялец твой, Катерина, пустишь? Урядник Жигин. Открывай!
Звякнула железная защелка, и Катерина, голосом, совершенно не испуганным и даже не удивленным, пригласила:
— Проходи, Илья Григорьевич.
Войдя в дом, Жигин первым делом снял лампу со стола, заглянул в горницу, на полати, и даже, выйдя в сени, в кладовку, где скрывался в памятную ночь. Катерина, сложив руки на высокой груди, стояла у печки и молча наблюдала за ним. Когда он вернулся из кладовки и поставил лампу на прежнее место, она, все так же молча, открыла заслонку в печке, взяла ухват и достала чугунок. Не суетясь, а размеренно и ловко, как сшивала тряпки, принялась собирать на стол. Собрала и повела полной рукой:
— Пожалуйте, отведайте, что Бог послал. Знала бы, что придете, больше бы приготовила.
— Не ждала, значит, а я ведь обещал, что вернусь, и еще, помнится, обещал, что разговор у меня к тебе будет. Обрадовалась, наверно, что Расторгуев урядника Жигина в плен взял? Признайся честно, Катерина, на душе легче станет.
— Признаюсь или не признаюсь, а на душе легче все равно не станет. Ты кушай, Илья Григорьевич, осунулся за эти дни, глаза, и те ввалились, как у хворого. Кушай, а я пока подумаю, чего тебе рассказывать буду.
— Ну, думай, — согласился Жигин и взял ложку. Он, действительно, крепко проголодался, и каша с крупными кусками мяса, напревшая в печи, так дразнила его, что он сглатывал слюну. А на вкус она оказалась и вовсе отличной. Катерина, увидев, что он опростал чашку, предложила еще подложить, но Жигин отказался — не для того же он сюда явился, чтобы кашу с мясом жевать!
Отодвинул пустую чашку и ложку положил в нее — наелся. Поднял взгляд на Катерину, спросил:
— Гостей ждешь?
— Да кто же их знает, Илья Григорьевич, они мне не докладывают, когда явятся. Могут прийти, а могут и не прийти.
— Слушай, Катерина, давай начистоту. Будешь говорить? Если не будешь, я тебя сейчас арестую и в подвал посажу. Полное право имею.
Катерина встрепенулась, глаза у нее блеснули, и она быстро направилась в горницу.
— Куда? — остановил ее Жигин.
— Собираться, раз под арест посадишь. Какой-никакой узелок хочу с собой взять.
— А говорить не желаешь?
— Я лучше в подвале посижу, там мне спокойней будет.
Так ничего Жигин и не добился от упорной хозяйки уютного домика. Оставлять ее здесь было теперь опасно — доложит, что урядник в гости наведывался. Лучше с собой забрать. Если Расторгуев сюда явится, пусть голову поломает, куда она делась. Решив так, он терпеливо дождался, когда Катерина соберет свой узелок, велел еще, чтобы она прихватила чугунок с оставшейся кашей и подала ему замок от домика. Сам потушил лампу и, выйдя на крыльцо, собственноручно запер замок, а ключ положил себе в карман.
По дороге спросил у Катерины:
— Кто из стражников здесь ближе живет?
— А вот, — показала Катерина на избу, в которой едва различимо светилось лишь одно окно, — тут и проживает.
Жигин долго стучался в дверь, ему долго не открывали, наконец вышел заспанный мужик в накинутом на плечи полушубке, сердито поинтересовался — кого нелегкая принесла?
— Служба твоя явилась! Не узнаешь? Урядник Жигин. Подымай всех — и мигом в контору. Тревога.
Повернулся и пошел, даже не оглянувшись. Катерина молча шла рядом, и до конторы прииска они добрались не разговаривая.
Комлев со свечкой в руке открыл дверь на условный стук, увидел, кого привел урядник, и дурашливо изогнулся, изображая поклон:
— Привет-салфет вашей милости!
9
По кривой дороге прямиком не ездят.
Павел Лаврентьевич Парфенов часто повторял эту пословицу и всегда прищуривался, поглядывая на собеседника, желал проверить — согласен тот с таким утверждением или не согласен. Если видел, что собеседник не согласен и думает иначе, терял к нему всякий интерес и общих дел старался не вести. Сам же был убежден: огромное дело, которое находилось в его руках, без ловкости и хитрости, без обмана, содержать в порядке просто-напросто невозможно. Понимание этого простого и ясного, как он считал, убеждения пришло к нему с годами, и он в своих выводах ни разу не усомнился.
Произнес он эту пословицу и в тот давний теперь уже день, когда беседовал с Сергеем Львовичем Зельмановым.
— Как? Как вы сказали, Павел Лаврентьевич? По кривой дороге прямиком не ездят? Отличная мысль! Дорога, она и есть дорога: там поворот, там ухаб, там лужа разлилась — как же прямиком проехать?! Вилять приходится!
Беседовали они возле гостиницы «Эрмитаж», где только что отобедали в ресторане и прохаживались после обеда под кронами высоких тополей, которые выкинули недавно ослепительно яркую листву и бросали на тротуар длинные тени. День стоял уже по-летнему жаркий, но жара не изнуряла, а наоборот, после долгой зимы казалась приятной и даже радостной.
Разговор также складывался приятно. И Павел Лаврентьевич, и Сергей Львович прекрасно понимали друг друга, потому что каждый хорошо знал — что ему хотелось бы услышать от собеседника.
И услышали.
Зельманов от Парфенова услышал следующее: нужен большой кредит. Очень большой, И нужен для дела грандиозного, какого ни в Ярске, ни в окрестностях никогда не было. Некоторое время назад на землях, которые были арендованы у казны еще Парфеновым-старшим, горные инженеры, которых Парфенов-младший пригласил из Петербурга в частном порядке, проводя изыскания на предмет расширения золотодобычи, неожиданно наткнулись на месторождение медной руды — огромное месторождение. Когда Павел Лаврентьевич узнал об этом, он в прямом смысле возликовал. Дух захватило от будущей прибыли, которую можно грести лопатой. Если сохранить прииски и добавить к ним медную руду — это такой Клондайк, какой американцам даже и не снился. Но как добраться до глухомани? Долго разговаривал с горными инженерами, и они выдали единственно верный ответ: нужна, хотя бы одноколейная, железная дорога. Тогда доставлять грузы и вывозить руду можно без особых хлопот. Но построить дорогу — это не шурф киркой и лопатами прокопать. Нужны изыскания, нужен проект, нужны, в конце концов, в неимоверном количестве деньги. А еще — прошения, согласования, ходатайства и высокие, разрешительные резолюции, которые необходимо получить в Петербурге. А сколько времени придется потратить на это получение — неизвестно… Может, год, может, два, а может, и все три… Павла Лаврентьевича столь долгий срок никак не устраивал. И он решил все делать сразу. Нанял, опять же в частном порядке, изыскательскую партию, которая провела нужные работы, и он получил на руки проект строительства одноколейной дороги. Одновременно отвез в Петербург внушительную взятку для своего надежного человека в министерстве торговли и промышленности, и тот заверил: начинайте работы, Павел Лаврентьевич, разворачивайтесь во всю ширь и мощь, а необходимые бумаги и разрешения мы задним числом оформим и подпишем, потому что время дорого, и кто первым место займет, тому и шампанского подадут, чтобы выпил. Денег в это время Павел Лаврентьевич не жалел, а их требовалось все больше и больше. Изыскания, проекты — все влетало в круглую копеечку. Крупно пришлось поиздержаться. А на очереди стояли уже новые траты — закупать оборудование, механизмы, везти их из-за Урала до ярской глухомани, нанимать сотни людей на работы, платить им жалованье — да всего и не перечислить. Абсолютно ясно при таком раскладе, что своими средствами не обойтись. Нужен кредит.
