Он себе такого будущего не желал.
Он в это время запоем читал Фридриха Ницше и подчеркивал карандашом на книжных страницах яркие и неожиданные мысли, пьянившие его, как вино. «И если тот, кто живет среди людей, не хочет умереть от жажды, он должен научиться пить из всех стаканов, и кто хочет остаться чистым, оставаясь среди людей, должен уметь мыться и грязной водой». «Надо учиться любить себя — любовью здоровой и святой, чтобы оставаться верным себе и не терять себя». «В том и божественность, что есть боги, но нет никакого Бога».
Все это было так неожиданно, так будоражило, словно он, действительно, пил вино. Нет, пожалуй, неверно — опьянение от вина быстро проходит, сменяясь похмельем, а вот вычитанные мысли не проходили, они оставались с ним и не давали покоя, требуя не только восхищения ими, но и превращения в реальные дела. К таким делам он и стал готовиться, штудируя, так же старательно, как и труды Ницше, прошлые уголовные преступления, совершенные другими людьми. Удивлялся людской изобретательности, видел допущенные этими людьми просчеты, закончившиеся судебным приговором и суровым наказанием, и придумывал, как этих просчетов можно было бы избежать. Словно оживлял старые преступления, описания которых сохранились на пыльных бумажных страницах, изменял их по-своему, и они у него всегда оставались без наказания.
Терпения для завершения задуманной работы у студента юридического факультета не хватило — накануне выпуска он оставил университет, объявил знакомым, что желает заниматься коммерцией, и уехал в понизовье Волги на рыбные промыслы. Там и обозначил первый свой след, обманув двух крупных рыботорговцев, всучив им фальшивые векселя. Расследование этой истории закончилось для полиции надутым пузырем, который достают из рыбы вместе с требухой: оболочка имеется, а внутри — пусто.
Тогда, отправляясь на рыбные промыслы, он впервые купил фальшивый паспорт и в первый, но не в последний раз поменял свою фамилию, имя и отчество. Был такой студент — Максим Петрович Болдырев, и канул бесследно. Объявился вместо него некто Подобедов Ефим Макарович. И покатилось колесо, без задержки, не виляя, как катится оно по крутому уклону твердой, утоптанной дороги, на которой нет ни ям, ни ухабов. Максим Болдырев, вчерашний студент, когда-то запоем читавший Ницше, теперь редко брал в руки книги — они были ему без надобности. Он придумывал свою, новую философию, и она складывалась просто и ясно, не отягощенная долгими разглагольствованиями: мне, Максиму Болдыреву, позволено осуществлять все, что я задумал, а люди вокруг меня — это инструмент, необходимый для работы, как лопата или топор. Их можно сломать, можно заменить, можно купить новые — неважно, лишь бы они всегда были под рукой.
Деньги не имели над ним власти. К ним он тоже относился, как к инструменту. Иное ценил — азарт, от которого вскипает кровь, и полное, абсолютное счастье, когда дерзкий замысел, казалось бы, неосуществимый, завершался полной победой. Его личной победой. Значились на счету Максима Болдырева и финансовые аферы, и ограбления, и кражи, и, конечно, убийства, без которых иной замысел осуществить было просто-напросто невозможно. Убивал, словно менял инструмент, не по причине ненависти или злости, а по мере необходимости. Как по мере необходимости набирался нужных знаний и умений: стал отличным наездником, стрелял без промаха, умел уходить от погони хоть в городе, хоть в лесу и всегда гордился перед самим собой, что мог этому научиться.
Дорога в сибирский Ярск началась для него с Нижегородской ярмарки, где он, представляясь владельцем конного завода, познакомился с Сергеем Львовичем Зельмановым. Познакомился без всякой цели, просто посчитал, что знакомство с таким денежным мешком не будет лишним. Появлялся с ним на деловых обедах, расспрашивал о Сибири, выражал желание побывать в далеком краю и совершенно неожиданно получил от Зельманова приглашение — приезжайте.
Раздумывал недолго. Приехал в Ярск, и здесь, когда огляделся, захватила его без остатка столь масштабная идея, что поначалу даже закружилась голова — завладеть Парфеновскими приисками. Но осуществить такое громоздкое предприятие в одиночку было невозможно, и тогда он решил действовать напролом — поделился своей идеей с Зельмановым, рассудив, что в случае отказа успеет сбежать из Ярска. Но бежать не потребовалось — Зельманов согласился. Больше года готовились они к осуществлению задуманного предприятия, расставляя ловушки, натягивая невидимые петли и набирая надежных людей. Все было рассчитано и на десятки раз продумано. В последний момент Болдырев вызвал Губатова, своего надежного и проверенного подельника, и объявился вместе с ним в гостинице «Эрмитаж» уже в качестве агента страхового общества «Якорь».
Все шло по задуманному плану, даже гибель Губатова не сорвала этот план — ну, что поделаешь, сломался черенок у лопаты, придется заменить. Убрался на тот свет любитель чтения брачных объявлений, значит, судьба у него такая.
Но и в страшном сне не могло присниться, что окажется под угрозой все предприятие из-за сельского урядника, ничтожной мошки, которая смогла укусить так чувствительно, что укус не дает покоя, болит и ноет, доводя до приступов ярости.
Вскочил Столбов-Расторгуев с деревянной лавки, распахнул пинком дверь и выскочил из зимовья, обтер лицо сухим, колючим снегом, дождался, когда он растает, и размазал ладонью холодные капли, ощущая, как горит кожа. Выскочил он из зимовья в одной рубахе, продрог, а невысохшие капли на лице взялись льдинками, но продолжал стоять, тускло освещенный лунным светом, вспоминая слова, которые услужливо подсказывала ему память: «Властолюбие… Но кто сказал, что нездорова такая страсть, когда высокое стремится к власти над низшими? Поистине, нет ничего болезненного в таком желании…»
Вспомнил и удивился — не забыл, оказывается, ни одного слова, хотя уже давным-давно ничего не читал и не перечитывал, потому что уверен был: его собственный опыт, обретенный за последние годы, ни в чьих подсказках не нуждается.
Он уже совсем продрог, но продолжал стоять на морозе, желая утихомирить ярость, которая не отпускала его.
Здесь, перед зимовьем, и наткнулся на него гонец, которого он отправлял на прииск. Соскочил с коня, боязливо приблизился и потерянным голосом доложил:
— Нет ее дома, замок на дверях. Я тесину в кладовке выломал, зашел — пусто. Все проверил, нигде нет. Похоже, сбежала…
Едва удержался Столбов-Расторгуев, чтобы не схватить гонца за грудки и не встряхнуть изо всей силы, а может, и оплеух надавать за известие, которое тот принес. Неужели Катерина, его глаза и уши на прииске, действительно сбежала? Неужели он оказался прав, подозревая ее в последнее время в том, что она, внешне не выказывая никаких признаков непокорности, на самом деле ведет свою, тайную, линию?
Ответа не было.
Но ничего, дай срок — появится и ответ.
— Иди, — отпустил он гонца и сам вернулся в зимовье, сел на прежнее место на лавке, и показалось ему, что бревенчатые стены давят на него своей тяжестью, будто хотят расплющить.
«Дурь и глупость, — сказал тогда самому себе Столбов-Расторгуев. — Если нервы шалят, как у барышни, выпей брому, а лучше — водки!»
