Катерина Николаевна… Да, совершенно верно. От нее услышала она эти слова, услышала именно в то время, когда жадно, взахлеб, наслаждалась злорадством. Было это накануне судебного заседания, на котором, как заверял нотариус, решение вынесут непременно в ее пользу. Слишком все очевидно и ясно, иного решения просто не может быть даже за очень большую взятку. Марфа тогда жила у Магдалины Венедиктовны, и в субботний день, получив кучу наказов, отправилась на базар, решили они в воскресенье устроить праздничный обед. Накупив продуктов, две полных корзины, возвращалась домой, и, решив передохнуть, присела на лавочку. Стояла весна, все кругом зеленело, недавно оттаявшая земля парила под ярким солнцем, и от всей этой нежной благодати не хотелось уходить. Марфа даже глаза прикрыла, и не заметила, когда подошла к лавочке и присела рядом красивая, статная дама в длинном, легком платье и в изящной шляпке, украшенной голубым бантом. Присела и сразу заговорила, будто с давней знакомой:
— День-то какой нынче чудесный, правда, Марфа Ивановна? Вот так сидеть бы на лавочке, наслаждаться и ни забот не знать, ни тревоги. Да вы не удивляйтесь, я вас давно знаю, господин Парфенов издали как-то показывал, только познакомить не догадался. Или не захотел. Скорее всего, не захотел. Я бы вас не стала тревожить, да имею поручение от господина Парфенова, предлагает он вам мировую и встретиться наедине желает, чтобы обсудить условия. А судебное заседание отложить. Что мне сказать ему?
— Не буду я встречаться и откладывать ничего не буду! Так и передайте, — не раздумывая, выпалила Марфа. — А вы кто такая? Откуда взялись?
Дама мило улыбнулась и осторожно поправила шляпку, чуть наклонив ее набок:
— Если так любопытно… Прохожу я по разряду очередной любовницы Павла Лаврентьевича и выполняю иногда его деликатные поручения. А скажите мне, Марфа Ивановна, за что вы так жестоко расправились со старшим Парфеновым? Какое он зло вам причинил?
— С чего вы взяли, что я с ним расправилась? Своей болезнью заболел и своей смертью умер Лаврентий Зотович.
— Не желаете говорить — не говорите. А я знаю, догадываюсь. Но не бойтесь, никому не скажу. Так что мне передать господину Парфенову?
— Что слышали, то и передайте.
— До свидания, Марфа Ивановна, — дама улыбнулась и неожиданно погладила ее по плечу, поднялась с лавочки, еще раз поправила шляпку и ушла, затерялась в людской толчее.
Марфа подхватила корзины и чуть ли не бегом кинулась домой.
Судебное заседание, как и заверял нотариус, вынесло решение в ее пользу. Время шло, и Марфа уже начинала забывать о странной даме, которая подсела к ней на лавочку в давний субботний день, но она совершенно неожиданно еще раз напомнила о себе. Догнала на улице, взяла за локоток, пошла рядом и снова заговорила, как с давней знакомой:
— Я отставку получила от господина Парфенова, и отправляет он меня в ссылку, на прииск. Домик для меня построил, буду теперь там жить. А вы, Марфа Ивановна, ничего ведь не забыли. Правильно, забыть — значит простить. А вы все помните, значит, и дальше будете мстить. А я, по силе возможности, стану вам помогать. Только не говорите, что я заблуждаюсь, не отрицайте, все равно не поверю. Буду вам посылочки посылать с прииска, если имеете интерес, загляните в шовчик. Зовут меня Катерина Николаевна Гордеева. Ну, до свидания, Марфа Ивановна.
Исчезла она, как и в первый раз, быстро и незаметно — будто растаяла среди прохожих. Марфа же, не успев сказать ни слова, осталась стоять на месте, и было у нее странное желание — догнать даму и поговорить с ней.
Но догонять не стала.
А в скором времени получила с прииска первую посылочку, распорола шов белого мешочка и прочитала записку, в которой сообщала Катерина Николаевна, что на прииске у Парфенова появились незнакомые люди, в скором времени еще появятся, что управляющий Савочкин с ними в сговоре, и что украли они жену елбанского урядника Жигина, а для какой цели, пока не ясно.
Сама не зная, почему, но Марфа безоговорочно поверила и сразу же отправилась в Елбань к Жигину.
И получилось… Плохо все получилось, совсем не так, как она задумывала.
За окнами уже начинался рассвет, а Марфа так и не уснула. В конце концов, устав мучиться, поднялась с постели, засветила лампу, села за стол и увидела тетрадку, в которой записаны были первый ученик и первая ученица ее будущей школы. Открыла тетрадку и поразилась — как же ей уместить этих детишек с их чистыми, почти ангельскими глазами, с Парфеновым, с Капитонычем, Азаровым и Савочкиным? Такое соседство показалось ей страшным, и она испугалась — до дрожи в руках. Нельзя, думала Марфа, совместить благое дело с тайной и злорадной местью. Надо было выбирать что-то одно.
И она выбрала.
После обеда, окончательно решившись, быстро оделась и отправилась в полицейское управление.
13
Любил Парфенов-старший ради забавы и собственного удовольствия устраивать своим работникам разные каверзы. Например, вот такую: появится на службе в своей конторе чуть свет, когда еще нет ни одного человека, кроме сторожа, и положит кому-нибудь в ящик стола, запрятав поглубже, под бумаги, толстую пачку денег. А после зайдет, изображая на лице сердитость, и начинает учинять спрос: ты по какому праву, такой-разэтакий, сотню рублей у меня спер и в столе спрятал? Работник, конечно, отнекивается, как может, потеет и бледнеет: да у меня и мыслей подобных, Лаврентий Зотович, никогда не было, не брал я денег и служу вам верой и правдой! Тогда Парфенов открывал ящик стола, вытаскивал из-под бумаг денежную пачку и размахивал ею, будто флагом, заставляя работника сознаться в воровстве. И когда доводил беднягу до трепетного состояния, едва ли не до обморока, бросал деньги на стол и начинал хохотать:
— Что, братец, испугался? Штаны не мокрые? Молодец, что испугался! Хозяина бояться надо, тогда и порядок вокруг будет, и благодать полная. На, держи, в благодарность от меня!
Отнимет от денежной пачки две-три ассигнации, вручит работнику, который стоит перед ним ни живой ни мертвый, и по плечу одобрительно похлопает — служи дальше!
Придумывал каверзы и похлеще, все и не перечислить.
Одна из них выпала на долю Азарова, когда поставил его Парфенов своим первым помощником и назначил своей правой рукой. Обедали они в «Эрмитаже», чинно и скромно, говорили о делах, и вдруг Парфенов дернулся — будто с зарубки соскочил: хор велел доставить, балалаечников, а еще приказал двери запереть и никого из посетителей, кто имел несчастье в это время в «Эрмитаже» оказаться, не выпускать. И всех поить и кормить за его, парфеновский, счет.
Загудел знаменитый загул.
И в самый его разгар поманил Парфенов пальцем к себе официанта, а когда тот подскочил, готовый выполнить любую прихоть, вылил на скатерть остатки шампанского из бутылки и поцеловал стеклянное донышко. Затем сунул бутылку в руки официанту, ухмыльнулся и рявкнул: «Конской мочи принеси, непременно свежей, чтоб теплая еще была!» Даже официант, видавший всякие виды и ничему в жизни уже не удивлявшийся, и тот замешкался. Но Парфенов рявкнул еще раз, и официант исчез. Где он бегал с бутылкой из-под шампанского, от какого коня добывал свежую мочу, неизвестно, но добыл. Прибежал, запыхавшийся, поставил бутылку на стол и белой салфеткой обтер ее.
