— Это… Это откуда здесь? — Жигин чуть опустил лампу и повернулся к Катерине. Она смотрела на него по-прежнему спокойно, и только в уголках губ едва приметно таилась легкая усмешка.
— Удивляешься, Илья Григорьевич? И я удивилась, когда узнала. Вот он какой выдумщик у нас, господин Савочкин. Покойников — и тех для своей нужды приспособил.
— Там что… И впрямь покойники?
— А как же! В гробах всегда покойники лежат.
— Слушай, ты мне петли не накидывай и загадки не загадывай! Толково говори — почему гробы здесь? Какие покойники в них лежат?!
— Да обыкновенные. И загадок я тебе не загадываю, если бы хотела загадать — никогда бы не разгадал. Я из лучших побуждений, чтобы помочь. Томить не буду, рассказываю как было…
И дальше Катерина поведала, что несколько дней назад на прииске случилось несчастье: нарядчик Селезнев угорел в своей избе вместе со всеми домочадцами — с женой, с тестем и с тещей. Семейка веселая была, запивали крепко, вот, видимо, в подпитии и закрыли заслонку раньше времени, когда еще угли в печке не прогорели. Из четверых только один очнулся — свекор; из последних сил выполз на крыльцо, докричался до соседей, но спасать его было поздно, только и успел попросить перед смертью, чтобы отвезли в Ярск и похоронили там на кладбище рядом с родственниками, не хотел старик лежать здесь, на прииске, где ни одной родной души не осталось, значит, и могилки будут неприбранными и через год даже креста не найдешь… Слезно просил, говорил, что в Ярске у него сын проживает и внуки, не дадут последнему приюту сгинуть бесследно. Соседи, конечно, пожалели покойных, покрестились, повздыхали, но просьбу старика исполнять никто не кинулся: в такую даль с четырьмя гробами тащиться, да по морозу — это же целая морока.
А вот Савочкин, узнав о несчастье и о последней просьбе тестя нарядчика Селезнева, душевно откликнулся, приказал покойных привезти в контору и велел сделать гробы. Пообещал, что с первой же оказией доставят их в Ярск. Так и исполнили, как он приказал, стоят теперь гробы в холодной кладовой, дожидаясь оказии…
— У меня терпенья не хватает тебя слушать, — не выдержал Жигин. — Говори скорее — чего Савочкин задумал?
— Пора бы уж самому догадаться, Илья Григорьевич… Задумал он хитро — все гробы с двойным дном. Внизу золото, а сверху — покойник. Вот утречком рано Савочкин и собирался с прииска выехать с Тимофеем да с возчиками, без всякой охраны. Он как бы по делам в Ярск, а гробы с покойниками — попутно. Чуть-чуть ты опередил, все карты ему спутал.
— Одного не пойму — откуда тебе такие секреты известны?
— А мне сорока их на хвосте приносит. Выйду утром на двор, она сидит на заборе и докладывает — только слушай.
— Не желаешь, значит, говорить. Ладно… А зачем мне рассказала, зачем ночью меня предупредила, какая тебе выгода?
— Да никакой выгоды нет. Сама удивляюсь — зачем я это делаю? Дурочка, наверное…
Жигин покачал головой и снова поднял лампу, направляясь к двери. «Про дурочку она, конечно, загнула, прибедняется, не хочет правду говорить. Выпытывать пока не буду, пусть считает, что это я дурачок набитый…»
Вместе с Катериной поднялись на второй этаж, где Комлев, не спуская ружье с рук, горделиво прохаживался по кабинету и грозно с высоты посматривал на Савочкина и Тимофея, которые смирно сидели в своих углах. Вскинулись оба, когда вошел Жигин, и на лицах у них застыл немой вопрос — с чем он вернулся? Жигин показал Катерине на стул, и она неторопливо села, расправила длинную теплую юбку, отвернулась от всех и стала смотреть в окно, закрашенное мохнатыми узорами. Ни тревоги, ни удивления, будто сидела в своем домике на лавке и задумалась, забыв о том, что час уже поздний и пора укладываться спать. Жигин еще раз подивился, глянув на нее, и спросил у Тимофея:
— Инструмент у тебя есть? Топор, долото или зубило?
— Есть, все есть, — заторопился Тимофей, — и долото, и зубило, и молоток, и гвозди!
— Неси сюда. Комлев, сходи с ним.
Скоро Тимофей в охапке притащил груду инструмента, свалил у порога и сел на прежнее место в углу, раздвинув ноги. Жигин неторопливо выбрал топор, долото, хотел еще прихватить молоток, но передумал — и этого хватит, не плотницкой же работой собирался заниматься…
Снова спустился вниз, в холодную кладовую, снова засветил лампу и, подойдя, остановился возле крайнего гроба, перекрестился. Крышка была не прибита гвоздями и сдвинулась легко, с едва слышным стуком. В гробу лежал седобородый старик, обряженный в чистую ситцевую рубаху, на глазах у него покоились медные пятаки и тускло отсвечивали, отражая свет керосиновой лампы.
— Ты уж прости меня, дед, — пробормотал Жигин, — служба у меня такая, будь она неладна…
Нагнулся, ухватил покойника и осторожно вытащил его тяжелое, окостеневшее на морозе тело, уложил на пол и перевернул гроб. Где долотом, где топором отковырнул нижние доски и убедился — не обманула Катерина, действительно, второе дно, плотно забитое мешочками, сшитыми из толстой и плотной мешковины. Достал один из них, надрезал топором и снова убедился — правду сказала Катерина. В мешочке поблескивало золото.
«Ну, вот, ошибаются, выходит, люди, когда говорят, что в гробу карманов нет, вон какие карманы, не карманы, а карманищи!» — Жигин покачал головой и засунул мешочек на прежнее место, прибил доски, вставляя гвозди в старые гнезда, уложил покойника и закрыл крышку. Огляделся — не оставил ли каких следов? Нет, вроде бы все чисто. Взял лампу, пошел из кладовой, крепко сжимая в другой руке топорище и долото, словно боялся, что их у него отберут.
Не ожидал такого поворота Жигин, никак не ожидал.
А что, если… Он даже с шага сбился и остановился посреди коридора. Затем сорвался с места и кинулся бегом. Заскочил в кабинет, вздернул за шиворот Савочкина, вытаскивая его из угла, усадил в кресло, подвинул чернильный прибор:
— Пиши бумаги на отправку золота как положено, по всем правилам!
— Я не…
— Пиши, если жить хочешь!
И кулаком грохнул по столешнице, так сильно, что даже чернильный прибор подпрыгнул. Савочкин от испуга пригнул голову, и вздрагивающая рука, похоже, сама собой потянулась к прибору. Другой рукой открыл ящик стола и стал доставать оттуда бумаги — он сразу все понял и поэтому молчал, да и нечего ему было говорить, оставалось лишь подчиняться. Обмакнул стальное перо ручки в чернильницу, вздохнул и начал заполнять ведомость отправки шлихового золота, добытого на прииске. Жигин молча стоял над ним и не сказал ни одного слова до тех пор, пока Савочкин не подписал последнюю бумагу. Лишь после этого коротко спросил:
— Все?
Савочкин кивнул и поднял на него взгляд, в котором светилась одна лишь просьба — отпусти!
— Садись на место, — сказал ему Жигин, забирая бумаги, — садись и жди.
— Чего ждать? — с надеждой выдохнул Савочкин.
— Погоды хорошей, чтоб ветра не было, — последовал ему странный ответ.
