Поскрипывали полозья саней, всхрапывали кони и без устали тянули свой груз, увозя его все дальше от прииска. Катерина покоила в руках тощий узелок и печально улыбалась, потому что нечаянно подумалось ей: «А все-таки разбогатела, ведь раньше, из родительского дома, убегала без всякой ноши, в одном летнем платье…»
5
— Когда она успела написать? Ты чего, спал тут? — строжился Жигин и крутил в руках клочок измятой бумаги.
— Да не спал я, — оправдывался Комлев, — и бумаги никакой не видел! К столу близко не подходила, сначала у стены стояла, после на стуле сидела, ни шагу в сторону не сделала. Видно, раньше нацарапала, до того как здесь оказалась. А в какое время в карман тебе ее сунула — это уж я не знаю, я над вами лампу не держал!
— Рот закрой! — прикрикнул Жигин.
— Делов-то… — обиделся Комлев, — рот закрыть — не чурки ворочать. Наше дело телячье, обмочился и стой, жди, когда стегать будут…
Он хотел что-то добавить, но Жигин так глянул на него, что Комлев захлопнул рот и завел глаза в потолок, словно увидел там, кроме паутины в углах, нечто еще, очень любопытное. Савочкин, раскорячившись на полу, настороженно слушал их перепалку и не отрывал взгляда от клочка бумаги в руке Жигина. Нетрудно было догадаться: многое бы он отдал, чтобы узнать — какие слова написаны на этом клочке? Жигин перехватил его взгляд, аккуратно свернул бумажку и сунул ее в карман. Подошел к Савочкину, наклонился над ним и спросил:
— Любопытство одолевает? Желаешь узнать, какой привет Катерина напоследок прислала? Желаешь?
Савочкин отвернулся и молчал не отвечая. Жигин за него сам ответил:
— Конечно, очень тебе желательно знать, по глазам твоим вижу. Готовься, сейчас вернусь и скажу, что в этой записке написано. Готовься…
Он распрямился, вышел из кабинета, неслышно прикрыл за собой дверь. Прошел по коридору, спустился на первый этаж, спросил у стражника, стоявшего на входе — не вернулся ли Хрипунов? Услышав, что тот еще не возвращался, присел на ступеньку и взялся руками за голову.
Было о чем подумать уряднику.
На клочке бумаги, который он обнаружил в своем кармане, было написано следующее: «Отпусти Савочкина. У Столбова зуб теперь на него имеется. Обязательно передерутся. А ты уж сам думай, как тебе спастись». Никакой подписи под этой запиской не было, да и не нужна она была, и так ясно, что писала Катерина. И когда она успела записку ему в карман сунуть? До чего же скрытная и ловкая баба! Может, и впрямь отпустить Савочкина? Пока они между собой разбираются, он, Жигин, вместе со стражниками уйдет с прииска, доберется до Елбани, явится к Вигилянскому, и пусть тот думает, как поступить, чтобы изловить шайку. А тайник с золотом, а бумаги, на которых путь до этого тайника обозначен? С этим чего делать? «А ничего не делать, — неожиданно решил Жигин, — отдам бумагу Вигилянскому, расскажу про тайник, и пусть у него голова болит. А мы темноты дождемся и съедем отсюда».
Придумав такой выход, он даже поднялся со ступеньки лестницы, но сразу же и сел на прежнее место. Нет, не мог он так поступить — оставить прииск с шайкой и укатить в Елбань. Не мог. Это же получается, что от своей прямой службы убегает, а он от службы никогда не бегал и нес ее всегда безупречно. С какими глазами перед становым приставом предстанет? Какие слова ему скажет в свое оправдание?
Снова Жигин поднялся со ступеньки, вышел на улицу. Площадь перед конторой была пуста — ни одного человека, ни одной подводы. И сам прииск показался пустым и вымершим, словно немногочисленные обитатели покинули свои жилища, занесенные снегом, и откочевали в неизвестную сторону. Но урядника это безлюдье не обманывало, потому что прекрасно знал: там, за внешней тишиной, затаилась опасность — нешуточная, можно сказать, смертельная. Он ее не умом даже, а кожей ощущал. И боялся, как боится всякий живой человек, когда дышит ему в лицо могильный холод. Но с этой боязнью он умел справляться, придавливал ее, не позволяя, чтобы завладела им полностью; если завладеет, знал он, тогда человек уже не самому себе принадлежит, а страху, который треплет беднягу, как тряпку на ветру, и отшибает разум.
Нет, страху он не поддастся.
И на прииске будет оставаться до тех пор, пока не изведет шайку под корень. Тем более, что Жигин надеялся на подмогу. Стражникам, которые отправились с гробами в Ярск, строго-настрого было наказано: добравшись до Елбани, первым делом явиться к приставу Вигилянскому и обо всем случившемся доложить в подробностях. Неужели пристав не отправится на выручку своему подчиненному? Быть такого не может…
Он и предположить не мог, что помощь, хоть и небольшая, уже подоспела.
Услышал дальний скрип шагов и резко обернулся. Из-за угла конторы, настороженно озираясь, вышел человек в низко надвинутой на глаза лохматой шапке, негромко позвал:
— Илья Григорьич… Можно подойти без опаски?
Голос показался знакомым.
— Подходи, — разрешил Жигин, — только рукавицы скинь, и руки на виду держи.
Человек послушно снял рукавицы, сшитые из рыжей собачьей шкуры, и растопырил руки, стараясь всем своим видом показать, что ничего худого не замышляет. Подошел ближе, и Жигин сразу его узнал — елбанский стражник Голоухин. Каким ветром его сюда надуло?
— Узнаешь, Илья Григорьевич?
— Узнаю. Ты как здесь оказался?
— По приказу. Вигилянский послал. Только я не один, полицмейстер из Ярска и два агента при нем. Там, на дороге, ждут, а меня послали, чтобы поглядел — как тут? Подъехать к конторе можно?
— Подъезжай.
Голоухин повернул назад и быстро, уже не осторожничая и не озираясь, побежал, высоко вскидывая длинные ноги.
Не прошло и четверти часа, как полицмейстер Полозов вместе со своими агентами оказались в конторе, а Голоухин, замешкавшись, распрягал тройку и привязывал лошадей к коновязи. Перед высоким начальником Жигин слегка растерялся: вот уж никогда не думал, что пожалуют сюда такие гости. Даже попытался вытянуться перед полицмейстером и доложиться ему, но Полозов остановил:
— Подожди, урядник, дай обогреться. Где тут печка у вас?
Но печь без догляда Тимофея оказалась холодной, Полозов с разочарованием отошел от нее и принялся прыгать и размахивать руками. Видно было, что он действительно замерз. Жигин позвал стражника, приказал растопить печь, и когда сухие поленья весело занялись жарким пламенем, он оставил дверцу открытой и позвал полицмейстера. Тот охотно отозвался, присел на корточки перед раскрытой дверцей, протянул к огню нахолодавшие руки. Грелся, ничего не говорил, и в тишине лишь слышно было, как гудит печь.
Отогревшись, Полозов поднялся в полный рост, придвинулся к Жигину и сказал:
— А вот теперь, урядник, пойдем и поговорим наедине. Есть здесь укромное место?
— Найдем. Идите за мной.
Провел полицмейстера комнату, где сидел раньше Земляницын, подвинул стул, но Полозов садиться не стал. Прошелся туда-сюда, передергивая плечами, и неожиданно спросил:
