И финал стал неожиданным и непредусмотренным. Марлен спела песню, записанную на пластинки еще в конце двадцатых годов, проходную, никем не замеченную, сегодня вновь родившуюся – «У меня остался чемодан в Берлине».
В зале разразилась овация. Вилли Брандт, пришедший на концерт во второй раз, аплодируя встал. Вслед за ним поднялись все. И Марлен, чего с ней никогда не бывало, запела «Чемодан» на бис. Зал, кто тихо, кто робко, едва шевеля губами, начал подпевать ей. Те, кто мог, кто знал текст.
Журналисты, если верить их подсчетам, на следующий день написали, что публика вызывала Марлен восемнадцать раз. Она выходила, кланялась, подхватывала летящие на сцену цветы, повторяя «спасибо», «спасибо».
Это были успех, триумф, победа. На заключительном концерте, что прошел в Мюнхене, зал ломился от публики. Гигантская очередь у кассы раскупила не только все места в креслах, но и входные билеты – постоять на балконе. После бесконечных вызовов Марлен, выйдя на середину сцены, отвесила публике низкий, до полу, поклон, в первый и последний раз в жизни. А молодежь, которая составляла большинство зала, кинулась к рампе и скандировала: «Вернись! Вернись!»
И как красиво было бы на этом закончить рассказ о сложных гастролях в Германии. Увы! У режиссеров, драматургов и писателей есть прием, называемый «закольцовка». К сожалению, случается, что сама действительность работает на него. На этот раз «закольцованность» случилась в Дюссельдорфе. Нет, там никто не стоял с плакатами, что в начале гастролей Марлен призывали ее отправиться домой. Дюссельдорфский случай был иного рода.
Выйдя из «Парк-отеля», где она остановилась, Марлен отправилась в театр на свой прощальный концерт. Толпа поклонников окружила ее – просьбы автографа, восторженные оценки, признания в любви. Протиснувшаяся вперед девушка потянула Марлен за рукав, та обернулась и увидела налитые ненавистью глаза. С криком «Предательница!» в лицо актрисы полетел плевок.
Говорят, девушку чуть не растерзали, она смогла убежать. Марлен провела свой концерт с успехом, но когда он окончился, сказала Берту Бакараку:
– Das Lied ist aus! – Песня спета!
Не знаю, приезжала ли она еще на гастроли в Германию, но мысль поселиться в конце творческого пути в родной стране отвергла навсегда.
Сим-сим, откройся!
Первым, кто сказал мне о гениальном открытии Марлен, был Леонид Осипович Утесов:
– Ее открытие, находка, придумка – гениальна! Никто до этого не додумался. А казалось бы, как все просто: выходит на публику актриса и рассказывает, как родилась песня, как встретили ее слушатели, в какой фильм она попала, что за композитор ее писал и остался ли он доволен исполнительницей, и, наконец, с какими событиями страны или человечества связана эта песня. Колоссально! И воспоминания ее кратки, но полны деталей, где находится место и шутке, и острому словцу. Все, как на беседе с близкими. И обратите внимание, она при этом делает все, что требуется от эстрадного артиста. Только что не танцует!
– Танцует! – поправил я. – На концертах в Лас-Вегасе исполняла канкан! Во фраке, цилиндре и с подтанцовкой – шестью или восемью девочками.
– Ну вот, а вы говорите семью восемь – тридцать шесть. Универсальная актриса. Умеет все, кроме как распиливать ассистентку!
– Никаких «кроме», – рассмеялся я и вслед за мной Леонид Осипович. – На арене, правда не она, а ее распиливали на две части, которые шевелили к радости публики и ногами и головой. А на фронте перед солдатами работала эксцентрику: играла смычком на пиле, зажав ее между ног, – очень сексуальное зрелище, говорят.
– Ничего сексуального! – возразил Утесов. – И не надо, наслушавшись профанов, задаваться. Я на пиле играл еще в первом московском мюзик-холле в саду «Аквариум», а в балагане Бороданова жонглировал булавами. Но дело не в этом. Попробуйте, как Марлен, не ходя по проволоке, не стоя на голове и не раскачиваясь на трапеции, удерживать публику в течение сорока пяти минут только на песнях. Причем не на современных шлягерах, что, кстати, тоже непросто, а на материале, что звучал двадцать и тридцать лет назад! Мы сыграли водевиль Николая Эрдмана «Музыкальный магазин» в программе «Тридцать лет спустя», и, несмотря на то что это блистательный Эрдман, мне показалось, успех был не такой гомерический, как на премьере. А у Марлен – ничего нового, а успех все тот же гомерический или, если хотите, циклопический, хотя я отдаю предпочтение Гомеру.
Открытие Марлен состоит в том, что своим рассказом она музыкальные номера прошлых лет приблизила к нашему дню, ничего не теряя при этом. Она увлекательно вспоминает прошлое, а когда поет – убеждает: настоящее искусство не имеет возраста. Она не останется без работы, даже если перестанет сниматься.
– Если так, то почему же другие не воспользуются ее опытом? – спросил я.
– Я думал об этом, – грустно сказал Утесов. – Мне уже поздно. Хотя, когда читаю со сцены монолог «Перелистывая страницы», не скрываю, что воспользовался примером Марлен Дитрих. Но тут есть обстоятельства, для меня, увы, уже непреодолимые. Сколько ей было лет, когда она приезжала к нам?
– В 1964-м ей исполнилось шестьдесят три.
– А мне в ту пору уже было почти семьдесят! А после шестидесяти, знайте, каждый год идет за два! И хорошо, что новый монолог я читаю сидя. Стоять на сцене два часа – не каждый выдержит. Шульженко пела свой юбилейный концерт в семьдесят лет, – два отделения, с большим антрактом, с оркестровой фантазией минут на десять, но двадцать песен! Это подвиг! Так можно выложиться раз в жизни. В такие годы!
А если ты стоишь в Москонцерте на графике и обязан делать пятнадцать концертов в месяц! Да еще осознавать свой долг: не поешь – не работает твой оркестр, а кормить семью нужно каждому.
Счастье, что этих проблем Марлен не знает. Есть дирижер, есть партитуры, в каждой стране приглашаются другие музыканты – и пой себе столько, сколько захочешь. Но всегда в одном отделении и не больше часа. Тут я американской охране труда готов петь аллилуйю! Задержишь выступление на минуту – плати музыкантам сверхурочные или получи забастовку. Там с этим просто.
Я, конечно, когда после концерта зашел к ней, не удержался и спросил, как она пришла к своему открытию.
– На досуге, – ответила она, ну, в смысле – от нечего делать.
Удивительно? Но ведь смешно представить себе ее в позе роденовского мыслителя, ломающего голову, куда пристроить концертную программу или где отыскать высокопрофессиональных музыкантов.
Это я сейчас обеспокоен этим, как никогда прежде. Большие оркестры теряют популярность, приглашать сразу двадцать пять гавриков – дорогое удовольствие, оттого и концерты стали реже, и короче, а гаврики ищут место, где куски пожирнее. Сидишь и ломаешь голову, как привлечь публику и где отыскать приличных музыкантов.
И все чаще думаешь: эх, нам бы такую советскую Марлен!
Гастрольный – не значит плохой
Судя по отдельным номерам концерта Марлен, что сняты за рубежом, в Москве мы увидели несколько иной вариант, нежели зрители Лас-Вегаса и лондонского «Кафе де Пари». Уязвленное чувство – «а мы чем хуже» – можно успокоить одним: гастрольный концерт – не значит плохой, но он может быть принципиально другим.
