Относительно этого, как и относительно многого другого, мир заблуждался. Биток-в-тесте мог погрузиться в дремоту, но только не в небытие; и вскоре мы получили наглядное тому свидетельство. Однажды утром, в 1812 году, некий любитель поразил нас вестью о том, что видел Битка, который, стряхивая на ходу раннюю росу, спешил у акведука навстречу почтальону. Даже это казалось сенсацией, но нас ждала еще более ошеломляющая новость, а именно: Биток сбрил бороду, стянул с себя траурный наряд и разоделся в пух и прах, словно жених прежних дней. Что все это могло означать? Не сошел ли он с ума? И на какой почве? Вскоре тайна разъяснилась – шило убийцы вышло наружу, не только в переносном смысле. Поступили утренние лондонские газеты, в которых сообщалось, что три дня тому назад в самом сердце столицы произошло великолепнейшее убийство столетия, намного превосходящее прочие. Едва ли нужно напоминать, что имеется в виду принадлежащий Уильямсу величайший шедевр истребительного искусства, выполненный в доме мистера Марра – номер 29 по Ратклиффской дороге. Это был дебют художника; по крайней мере, так восприняла его публика. То, что произошло в доме мистера Уильямсона спустя двенадцать суток, – вторую работу, выполненную тем же резцом, знатоки провозгласили еще более совершенной. Однако Биток-в-тесте, неизменный противник сравнений, с негодованием их отвергал. «Этот вульгарный gout de comparison [вкус к сравнениям (фр.)], как называет его Лабрюйер
[106], приведет нас к гибели, – твердил Биток. – У каждого произведения свои особенности, всякий раз неповторимые. Один, предположим, назовет Илиаду, другой – Одиссею, но есть ли смысл в подобных сопоставлениях? И та, и другая поэма останется непревзойденной: толковать их можно часами – ни к какому заключению не придешь». Но как тщетны ни были бы усилия, Биток, однако, часто повторял, что в данном случае на описание каждого из убийств потребовалось бы множество томов, да он и сам намеревался опубликовать трактат in quarto, посвященный названному предмету.
Между тем каким же образом Битку удалось прослышать о великом произведении искусства в столь ранний час? Он узнал о нем из срочного послания, привезенного нарочным из Лондона; по поручению Битка тамошний корреспондент пристально наблюдал за развитием нашего искусства; согласно договоренности, он должен был при появлении чего-либо выдающегося немедленно отправить гонца, не считаясь с расходами. Нарочный прибыл ночью; Биток уже лежал в постели; он долго ворчал и брюзжал, но, конечно, спустился вниз; пробежав глазами отчет, он стиснул посланца в объятьях, назвал его своим братом и спасителем, а также выразил сожаление, что не обладает властью посвятить его в рыцари. Мы, любители, знали, что Биток за границей (следовательно, не повесился), и потому не сомневались, что скоро его увидим. Биток не замедлил явиться; крепко, почти исступленно пожав всем нам руки, он возбужденно восклицал: «Вот это и впрямь похоже на убийство! – наконец-то нечто настоящее – без подделки – вполне заслуживает одобрения и рекомендации другу; вот – скажет всякий, поразмыслив, – то, что надо! Такие работы всем нам вернут молодость». В соответствии с утвердившимся общим мнением, Биток-в-тесте неминуемо кончил бы свои дни, если бы не начавшееся воскрешение былой славы нашего искусства: он уподобил наше время эпохе Льва X
[107]; наш долг, заявил он, торжественно отпраздновать это событие. А тем временем, en attendant [в ожидании (фр.)], он предложил членам клуба собраться и отобедать вместе. Итак, клуб устроил обед, на который были приглашены все любители в радиусе ста миль.
Об этом обеде в архиве клуба сохранился обширный стенографический отчет. Однако записи, выражаясь дипломатически, не «расшифрованы», репортер, который один только мог дать полный отчет in extenso [в пространном виде (лат.)], отсутствует – кажется, его зарезали. Но многие годы спустя – по случаю, быть может, не менее замечательному, а именно – ввиду появления секты душителей в Индии, был устроен еще один обед. На этот раз протокол я вел сам – во избежание новой неприятности со стенографистом. Предлагаю свои заметки вашему вниманию. Должен упомянуть, что на этом обеде присутствовал и Биток. В сущности говоря, его появление придало событию особую трогательность. Если в обед 1812 года он был стар, то в обед 1838-го он стал стар как мир. Он вновь отпустил бороду – зачем и по каким соображениям, мне не уразуметь. Тем не менее это было так. Вид Биток сохранял самый почтенный и источал благодушие. С чем могла сравниться ангельски лучезарная улыбка, с которой он осведомился о незадачливом репортере (том самом, кого он – не удержусь от сплетни, – охваченный творческим порывом, якобы умертвил собственной рукой)? Ответил заместитель шерифа
[108] нашего графства, но реплику его «Non est inventus» [ «Не найден» (лат.)] заглушили взрывы дружного хохота. Биток-в-тесте хохотал как сумасшедший: мы все опасались, что он задохнется; по настоянию присутствующих, композитор подобрал дивную мелодию – и после обеда, под несмолкаемый смех и шумные аплодисменты, мы пять раз подряд исполнили песню на следующие слова (причем хор исхитрился самым искусным образом воспроизвести неповторимый смех Битка):
«Et interrogatum est а Биток-в-тесте:
– Ubi est ille репортер?
Et responsum est cum cachinno: – Non est inventus».
Chorus.
«Deinde iteratum est ab omnibus, cum cachinnatione
undulante, trepidante: – Non est inventus».
[ «И вопрошают Битка-в-тесте: – Где сей репортер?
И ответствует он со смехом: – Не найден».
Хор:
«Потом все вместе с переливчатым и веселым смехом: – Не найден» (лат.).]
Должен заметить, что девятью годами ранее, когда из Эдинбурга прибыл нарочный с известием о совершенной Берком и Хейром революции в нашем искусстве, Биток на месте лишился рассудка: вместо того, чтобы пожаловать гонцу пожизненную (хотя бы на один срок) пенсию или возвести его в рыцарское звание, он вознамерился сделать его Берком, в результате чего был облачен в смирительную рубашку. Вот причина, по которой обед тогда не состоялся. Но теперь все мы были живы-здоровы, включая одетых в смирительные рубашки; на обед явились все до единого. Присутствовало также довольно много иностранных любителей.
