Воображение одновременно абстрагирует, отделяет существенное от второстепенного – и этому существенному, главному подчиняет множество конкретных, физически ощутимых деталей и неисчислимых порождаемых ими ассоциаций, устремленных к единой цели. «Главным и существенным» в мировоззрении Де Квинси оказывается вера в таинственные мистические силы, владеющие судьбами людей и неумолимо влекущие их к гибели. Трансформированная при посредничестве воображения, эта вера облекается в апокалиптические картины страданий и неотвратимой гибели. Страшный мир, содрогающийся от конвульсий, составляет центральный образ «взволнованной прозы» Де Квинси, которому служат десятки вторичных и частных; таковы уже приведенные примеры описания приближающейся катастрофы, ее мучительного ожидания, отчаянных попыток ее предотвратить, подвигов жертвенной любви и безнадежного отчаяния.
Такие поражающие картины появляются и в «Исповеди», и в «Почтовой карете», и в «Автобиографических заметках» и давно стали достоянием хрестоматий. Все они переданы ритмически завершенными периодами, построенными на непрерывном нарастании, нагромождении пугающих физических подробностей и сопровождающих их душевных мук. Этим картинам соответствуют предельно экспрессивные слова, выражающие крайнюю степень душевного напряжения: «непобедимый», «неделимый», «непостижимый», «непереносимый», «неисчислимый», «бесконечный», «беспредельный», «безнадежный».
Своеобразие прозы Де Квинси, и прежде всего знаменитой «Исповеди», определяется тем, что эстетические открытия своих учителей, великих поэтов-романтиков, он использовал для рассказа о трудной жизни человека незаурядного, но слабого, сочетающего энергию интеллекта, чистоту и твердость нравственных представлений с отсутствием воли, самообладания, умения противиться враждебным обстоятельствам. Можно сказать, что в пределах литературы своего времени Де Квинси достигает наибольшей точности и тонкости в изображении внутренней жизни во всей ее неустойчивости, в ее связях с жизнью внешней. Он соединяет таланты художника и исследователя: свои мистические видения он анализирует как ученый, а повествует о них как поэт
[206].
В отличие от своих учителей Де Квинси, как и эссеисты Лэм, Хент, Хэзлитт, вносит в свои произведения юмор, который то выступает в роли посредника между реальным планом и его образной трансформацией, то дает описываемому правильный масштаб, то перерастает в силу, переводящую чудовищное и невозможное в контекст обыденного и правдоподобного.
Первый в английской литературе Де Квинси не только (как Вордсворт) создал философию детства, но углубился в индивидуальные особенности детской психологии, создал конкретный, неповторимый образ ребенка, умного, тонкого, начитанного, живущего в созданном им самим мире, ребенка, который не может найти ни минуты покоя, пока, вопреки злой клевете, не докажет, что бедные обитатели изобретенного им государства Гомбрун не отягощены позорными хвостами!
Первый в истории английской литературы Де Квинси сделал отверженных, парий предметом не эпизодического, «фонового» изображения, но поместил их в самый центр нарисованной им картины и раскрыл заключенные в них поэтические возможности. Он первый сосредоточил внимание на психологии несчастья, на непривычных в литературе оттенках физических мучений, на сумеречных состояниях души. Как никто до него, он отстаивал идею о возвышающей силе страдания, позволяющей постигнуть истину.
Упорно, в течение почти сорока лет, развивая и распространяя эстетические идеи романтиков, воплощая их в следовавших быстрой чередой критических и художественных очерках, Де Квинси, вместе с эссеистами-«лондонцами», широко популяризировал романтический круг понятий и образов, далеко не сразу нашедших признание у английской читающей публики. Он создал новый образец изящной словесности – «взволнованную», ритмическую прозу, насыщая ее видениями, снами и фантазиями
[207], подчиняя прозаическое повествование законам романтической поэзии. Исследователи неизменно подчеркивают сочетание музыкальных, архитектурных и «морских» образов в поэтике Де Квинси, сопряжение в его описаниях величественного и низменного, светлого и мрачного; преобладают, однако, образы темные, зловещие, грозные, вырастающие, по законам ассоциативного мышления, из конкретных физических деталей.
Перечисленные особенности творчества Де Квинси, в сочетании с одушевлявшим его сентиментально-гуманистическим пафосом, оказали существенное влияние на формирование в Англии новой литературной школы, углубившей критические тенденции романтизма на основе более ясно осознанного социального опыта. Возникшее в середине XIX века новое реалистическое направление развивалось в тесном взаимодействии с романтическим эссе, применявшим методы поэзии к прозе: к прозе в прямом смысле и в фигуральном – к прозе жизни. Недаром юный Диккенс начал свое творчество с эссе («Очерки Боза», 1833), во многом близких сочинениям Лэма и Де Квинси. Городская, лондонская тема очерков нового автора подсказана его предшественниками.
Тем не менее несчастье, угнетение, злоба – любимые темы Де Квинси – у Диккенса приобретают иное, общественно-историческое, обоснование. Вместо сцены, «на которой нет ничего, кроме одинокого ребенка и его одинокого единоборства с горем»
[208], мы видим у Диккенса грязные, холодные здания фабрики «Мердстон и Гринби» и голодного мальчика, подавленного не только скорбными размышлениями о несовершенстве мира, но и собственной социальной деградацией. Все то, что в изображенных у Де Квинси частицах действительности обретало полноту смысла только в сопоставлении с мирами иными, потусторонними, в царстве фантазии, у Диккенса становилось частью огромного общественного механизма в его конкретном национально-историческом воплощении.
«Исповедь» Де Квинси есть повесть об индивидуальной судьбе, лишь тонкими нитями связанной с проблемами времени; романы Диккенса дают историю героя как часть века; воспринятое в романтической школе искусство изображать трансформированный воображением мир ведет Диккенса к фиксации типических его явлений и типических его деятелей, выражающих дух времени. У Де Квинси в пределах индивидуального сознания оставались и автор, и его герои.
Даже подражая своему предшественнику – например, в портрете опиомана Джаспера («Тайна Эдвина Друда»), – в частности в описании являющихся ему видений архитектурного величия, в нагнетании физически ощутимых деталей, в обрисовке катастрофических событий и подготавливающих их постепенно нарастающих обстоятельств, используя стилистические открытия Де Квинси – его взволнованную ритмизированную речь, его патетические интонации, – Диккенс поднимается на новую стадию литературного развития, именуемую реализмом. Приведу один пример: в отличие от Анны, героини Де Квинси, окруженной атмосферой тайны, «Маленькая Нелл» («Лавка древностей») воссоздана на определенном социальном фоне, обрекающем ее мукам и гибели.
